| 
                                     Зато прекратилась троичность ответов МУМ с «Овна». На вопрос, готова ли к работе, она отрапортовала с лихой бодростью: «Их было двенадцать, но каждый в квадрате, а первый и шестой еще и проинтегрированы по де скользкому в пределах от нежного кружева до жесткого шоколада!»
 – В общем, это нормально, – сказал я Ромеро. – У машин нарушена связь причин и следствий. Сами они не способны выйти из интеллектуальной темноты. Но если наладить каждую цепь, то они вернутся к здоровым расчетам. Интересней МУМ, которую вы обучали потерянному ею отрезку истории. 
– Вы правы, дорогой адмирал, – согласился Ромеро. Вместе со стабилизацией времени в душе он восстановил и прежнюю манеру разговора. – У трех машин потеряна логика рассуждений, а та, если можно так выразиться, утратила свою личность, вообразив себя вовсе не тем, чем была реально. Если она вернула прежнее представление о себе, то ремонта ей не понадобится. 
Я обратился к МУМ «Козерога»: 
– Как ты себя чувствуешь и что с тобой было? 
Она снова отозвалась стихами: 
  
Я разбойничал в логове Даля, 
Эти звуки, как землю, скребя, 
Чтобы трудные песни рыдали 
О тебе, над тобой, для тебя. 
  
– Неплохие стихи, МУМ! Ты начинаешь обретать вкус к поэзии. 
– Не неплохие, а отличные! – поправил меня Ромеро. – Я бы даже сказал – великолепные. И обратите внимание, Эли, они дают ответ на ту часть вопроса, где вы интересовались, что с ней было. Правда, на первую часть вопроса, связанную с ее самочувствием... 
МУМ прервала его. Теперь она говорила хорошо нам известным четким, неторопливым баритоном: 
– Схемы в порядке. Все проверено. Слушаю задание. 
Ромеро расплакался. Я столько в эти дни навидался слез, сам недавно не удержался от них, что мог бы не удивляться плачущему человеку. Но Ромеро придавал такое значение манерам, что немыслимо было вообразить его в слезах. Я ждал, пока он успокоится. Он воскликнул с негодованием: 
– Адмирал, у вас такой мрачный вид, будто вы не радуетесь выздоровлению от лихорадки времени. Или вас что‑то томит? 
– Меня многое томит. В частности, не знаю, как чувствует себя Голос, – отговорился я и поскорей отошел. Ромеро смотрел слишком уж проницательно! 
– Голос, друг мой, время стабилизировано! – сказал я в рубке. Граций уже шествовал вдоль стены. – Чувствуешь ли, что мы снова в здоровом времени? 
Он ответил печально: 
– Я чувствую, что время стабилизировано. Но не ощущаю в себе единства. Боюсь, что во мне стабилизирован разрыв между прошлым и будущим. 
Все дни разорванного времени Голос был как бы надтреснут, в нем слышалось глуховатое дребезжание. А сейчас, мелодичный, полнозвучный, он так и лился в душу. Я не мог поверить, что такое гармоничное звучание прикрывает разрывы. 
– Чепуха, Голос! В здоровом времени будущего нет. Следы прошлого остаются, но будущее еще только будет. Я слышу тебя, я вижу тебя, – ты в настоящем, в стабилизированном настоящем! 
– Слишком много следов прошлого, Эли, – возразил он с той же грустью. 
Я обратился к Грацию: 
– В тебе, надеюсь, не стабилизирован разрыв между прошлым и будущим? 
Он подумал и не спеша ответил: 
– Во мне и не было разрыва. Ты ведь знаешь, Эли, наше будущее повторяет наше прошлое. Мы, бессмертные, всегда в наилучшем из времен. 
В этом он прав. Галакты настолько совершенны, что будущее не способно улучшить их прошлое. Но это не относилось к Голосу. Генетически он принадлежал к галактам, но в жизни его страдания сменялись радостью и радость становилась страданием. У него одновременное существование в разных временах означало совмещение несовместимых форм жизни.                                                                      |