Но для той миссии, ради которой Барабин оставил парня в живых, возраст его значения не имел.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Барабин, когда две гейши подняли юношу на ноги.

— Ты грязная баргаутская свинья! — прохрипел мальчишка, вырываясь из сильных рук боевых рабынь.

— Ты ошибаешься, — сказал на это Барабин. — Я не баргаут. Я гораздо хуже. Эти добрые люди зовут меня истребителем народов и считают, что я колдун.

Парнишка прошипел что-то нечленораздельное — возможно, аргеманское ругательство, но Барабин пропустил его мимо ушей. И заговорил тише и медленнее, тяжело роняя слова:

— Слушай меня внимательно. Сейчас я отпущу тебя, и думаю, ты сам знаешь, что тебе делать. А если не знаешь, то я тебе скажу. Ты должен найти Ингера из Ферна и сказать ему, что тебя послал Роман Барабин, истребитель народов. Пусть Ингер знает, что «Торванга» теперь моя.

Но истребителю народов Роману Барабину было не до зрелищ. Он бы, пожалуй, предпочел немного хлеба, поскольку ничего не ел со вчерашнего дня — в отличие от рыцарей и гейш, пировавших до глубокой ночи.

Хлеба, однако, на «Торванге» не было. Удалось найти только немного вяленой рыбы, которая хороша к пиву. А без пива она шла с трудом даже на голодный желудок.

Сидя на кромке борта у кормы, Барабин отрывал от рыбины тонкие жесткие полоски и попеременно отправлял их в рот себе и трем своим рабыням.

Третья рабыня появилась у Барабина в результате налета на колонну пленниц.

Оказывается, все они стали рабынями с того момента, когда аргеманы обвязали их шеи веревками. И вызволение из плена не принесло им свободы.

Они только сменили хозяев.

Но так как нельзя было выяснить точно, кто кого освободил, пленницы в массе своей сочли для себя наилучшим выходом отдаться в рабство барону Бекару.

Пока «Торванга» не удалилась от берега, обсуждать это было некогда. И даже задумываться над этим было некогда. В эти минуты всеобщей суеты казалось, будто все заняты делом и что людей на борту, пожалуй, слишком мало, чтобы сдвинуть эту махину с места и направить в нужную сторону.

Но когда берег отодвинулся за полет стрелы, а удары весел стали размереннее и ровнее, как-то вдруг само собой оказалось, что на судне полно людей, которые ничем не заняты. И преобладали среди них нагие женщины.

Это, естественно, возмутило воинов, которые мучились с непослушными веслами на глазах у праздных рабынь.

Если бы на веслах сидели рыцари, сохранившие свои именные мечи, то наверняка не обошлось бы без новой мясорубки.

И главным пострадавшим оказался бы даже не Барабин, который низвел благородных воинов до положения галерных гребцов, а барон Бекар. Потому что именно его бездельницы, уже начавшие отходить от шока, вызванного краткосрочным, но унизительным пленом, назвали своим господином.

Для них в этом был весьма серьезный резон. Все они, за исключением боевых рабынь, были уроженками владений барона Бекара. А это означало, что на них распространяется обычай земли и воли.

Суть этого обычая стала ясна из перепалки, которая разгорелась на борту «Торванги».

Все просто. В королевстве Баргаут хозяин земли не должен без достаточных на то оснований — типа долга или уголовного преступления — держать у себя в рабстве людей из своих владений.

Правило это не подкреплено законом, но обычай иногда бывает важнее писаного права. Если баргаутский рабовладелец купит на рынке гейшу, которая впоследствии докажет, что родилась на его земле — то он должен ее отпустить. Иначе о нем будут плохо думать.

Самое интересное, что этот обычай ставил в наилучшее положение небогатых йоменов вроде майора Грегана, купцов и других безземельных рабовладельцев, которые могли приобретать любых невольников без оглядки на их происхождение.