Эмиль обожал свою обворожительную, порхающую как бабочка мать, но когда вырос, ему стало стыдно за ее вульгарные речи и кокетливый смех, за их положение в обществе, где уже начали презирать Талиссию. Подростком он жаждал защищать ее честь.

— Защищать такую честь — вот так подвиг, — зло сказал Эмиль и поморщился от грустных воспоминаний. — Ее имя в конечном счете было опозорено. Она становилась старше, и ее красота со временем исчезала. Она стала меньше предъявлять требований к своим любовникам, а потому в ее кровати стали появляться отбросы общества, — презрительно сказал Эмиль. — Она даже дошла до того, что стала затаскивать к себе в постель рабов. Я помню, как она выезжала на плантации и выбирала там себе среди негров самца, который, по ее мнению, лучше всех удовлетворил бы ее инстинкты. И если он не оправдывал ее надежд, его потом долго били кнутом.

Патриция содрогнулась, а Эмиль продолжил:

— Теперь тебе понятно, почему я не святой? Я даже становился на колени и просил мать остановиться…

— Да, но все-таки ты оставил ее, — сказала Патриция.

Эмиль вздохнул, и, улегшись на узкую кровать в каюте, заложил руки за голову.

— Да, я оставил ее, — продолжил Эмиль. — Мне было тогда четырнадцать лет. Я понял, что больше не вынесу этого кошмара. Тот дом, где мы с нею жили, был похож на паутину, а она — на громадного паука в центре. Все, кто попадал в эту паутину, становились ее жертвами. Я ненавидел все это и ненавидел Талиссию, Бог помог мне, и я убежал из дома, сел на корабль и прибыл в Бостон. И если раньше я любил ее, то потом — возненавидел.

Патриция молчала, слушая эту печальную историю, а затем прошептала:

— Я не Талиссия.

Эмиль притянул ее к себе и сказал:

— Я знаю, моя любимая, я знаю. Но когда я ревновал и мучил тебя, то это было частично из-за Талиссии. Мне трудно было поверить в женскую верность.

Патриция улыбнулась и переспросила:

— Что это ты сказал о женской верности? Ведь то же можно сказать и о мужской верности?

Эмиль улыбнулся.

— Что касается мужской верности, то это мало ко мне относится…

— Но я не потерплю твоих измен, — пригрозила Патриция.

Эмиль рассмеялся.

— Не беспокойся, — сказал он и, притянув к себе, нежно поцеловал. — Может, во мне и остались какие-то сумасбродные черты характера Клэя Ферриса, но для Эмиля Шэффера, как и для всех Шэфферов, характерна любовь только к одной женщине. Мне никто не нужен, кроме тебя!

— Эмиль, — хотела было что-то сказать Патриция, но не смогла, так как Эмиль страстно поцеловал ее в губы.

Когда они прибыли в Балтимор, Эмиль должен был посадить Патрицию на поезд. Он телеграфировал отцу о времени прибытия поезда, чтобы тот ее встретил. Сам Эмиль не мог поехать с нею дальше, потому что ему нужно было срочно приступить к выполнению своих военных обязанностей.

Патриция приложила все усилия, чтобы мужественно перенести момент расставания. Безусловно, она чувствовала себя одинокой и напуганной. А еще ей было очень холодно. Она не привыкла к такому холодному ветру, что был на севере. Ветер продувал ее юбки и пробирал до костей. Ей было ужасно от мысли, что в памяти Эмиля она останется с покрасневшим носом, дрожащая от холода и располневшая в талии.

И все-таки при прощании Патриция расплакалась и обняла его. Эмиль тоже нежно обнял ее. Он никогда не думал, что ему так трудно будет расставаться с нею.

— Патриция, я люблю тебя, — прошептал он ей на ухо.