Глава 20

Скрэп жаждала подробностей о матери, и Арунделу пришлось их изобретать. Ради того, чтобы быть с нею, видеть и слышать ее, он мог рассказывать о чем угодно, но на самом деле он знал очень немного о Дройтвичах и их друзьях – он встречался с ними на каких-то светских сборищах, где была представлена и литература, развлекал их за ланчами и ужинами, но в действительности они мало что знали друг о друге. Для них он всегда был мистером Арунделом, никто не называл его Фердинандом, а что до сплетен, ему было известно только то, что печаталось в вечерних газетах да о чем говорили завсегдатаи клубов. Но он был отличным выдумщиком, и когда у него закончились истории из первых рук, он, чтобы удовлетворить ее любопытство и удержать ее внимание, начал выдумывать. Это было легко – приписывать собственные выдумки конкретным людям. Скрэп, чья привязанность к родителям в их отсутствие становилась только нежнее, истосковалась по новостям и слушала его со все возрастающим интересом.

Сначала шли новости рутинные. Он встречал ее мать там-то, видел там-то. Она выглядела очень хорошо, сказала то-то и то-то. Но постепенно то, что говорила леди Дройтвич, приобретало иное, необыкновенное качество – ее высказывания становились занимательными.

– Мама так сказала? – прерывала его пораженная Скрэп.

А затем леди Дройтвич принялась не только высказывать занимательные вещи, но и совершать аналогичные поступки.

– Мама это сделала? – переспрашивала, от удивления широко распахнув глаза, Скрэп.

А Арундел вошел во вкус. Он вложил несколько своих недавних занимательных мыслей в уста леди Дройтвич и приписал ей несколько очаровательных и забавных поступков – она вполне могла бы все это вытворить, поскольку воображение его было безгранично.

В Скрэп росло горделивое восхищение матерью. Боже, какая у нее забавная мама, представить невозможно! Молодец, старушка! Неужели она это действительно сделала? И сказала? Как только ей такое в голову пришло! Интересно, какая после этого физиономия была у Ллойд Джорджа…

Она смеялась и смеялась, чувствуя острое желание обнять маму, а время летело, уже почти стемнело, мистер Арундел продолжал ее развлекать, и только без четверти восемь она вспомнила об ужине.

– О Боже правый! – воскликнула она, вскакивая.

– Да, уже поздно, – сказал Арундел.

– Я побегу, а то не буду готова вовремя, и пришлю за вами горничную!

И она помчалась вверх по дорожке, грациозная и быстрая, как молодая лань.

Арундел последовал за ней. Он не хотел явиться запыхавшимся и разгоряченным, поэтому шел медленно. К счастью, он уже был недалеко от вершины, когда из колоннады к нему навстречу вышла Франческа и проводила его внутрь. Объяснив, где он мог бы умыться с дороги, она оставила его в пустой гостиной, передохнуть возле потрескивающего камина.

Он отошел как можно дальше от огня и стоял возле узкого, вделанного в толстую стену окна, глядя на далекие огни Медзаго. Дверь в гостиную была открыта, в доме было тихо, слышались только характерные звуки приготовления к ужину, а все обитатели переодевались у себя по комнатам. Бриггс один за другим отбрасывал галстуки; Скрэп торопливо одевалась в черное вечернее платье, рассудив, что в черном мистеру Бриггсу будет трудно ее хорошенько рассмотреть; миссис Фишер надевала кружевную шаль, которая превращала ее дневной наряд в вечерний, и прикалывала брошь, которую Рескин подарил ей на свадьбу – две жемчужные лилии, связанные голубой эмалевой лентой, на которой золотыми буковками было написано «Esto perpetua» ; мистер Уилкинс сидел на краю кровати и расчесывал жене волосы – вот до чего в демонстрации нежных чувств он дошел на третьей неделе – а она, сидя перед ним на стуле, вдевала ему в чистую рубашку запонки; что касается Роуз, то она, уже одевшись, сидела у окна и вспоминала, что произошло за день.