Из Лондона эти подробности не были видны. Оттуда Сан-Сальваторе представлялся восхитительно пустым. Но прошли всего сутки, и она обнаружила, что он вовсе не пустой и что здесь ей придется быть начеку, как всюду и всегда. К ней и так уже прилепилась эта миссис Фишер, она липла к ней весь вчерашний день, и сегодня утром у нее не было покоя, каждые десять минут кто-нибудь вторгался в ее одиночество.

Костанца наконец ушла, потому что ей все-таки надо было заниматься готовкой, но стоило ей уйти, как появился Доменико. Он принялся поливать и подвязывать. Что совершенно естественно, поскольку он все-таки садовник, но почему-то все это надо было делать именно здесь, придвигаясь все ближе и ближе, и поливал он как-то чрезмерно, и подвязывал растения, которые и так стояли навытяжку, как стрелы. Но по крайней мере он был мужчиной и потому раздражал не так сильно, и потому она ответила улыбкой на его улыбчивое утреннее приветствие, и Доменико мгновенно забыл и семью, и жену, и маму, и своих уже взрослых детей, и все свои обязанности, а был готов только целовать ступни юной леди.

Конечно, такого сделать он не мог, увы, но мог говорить за работой, и говорил – пространно, выплескивая на нее массу информации, сопровождая сказанное жестами столь оживленными, что ему пришлось отставить лейку, что отложило завершение полива.

Леди Каролина терпела какое-то время, но потом терпение ее кончилось, и, поскольку он не уходил, а она не могла приказать ему уйти, ведь он выполнял свою работу, снова уходить пришлось ей.

Она поднялась с парапета и направилась на другой конец сада, где под деревянным навесом стояли удобные низкие плетеные кресла. Ей только-то хотелось повернуть кресло спиной к Доменико и лицом к Генуе. Такое скромное желание! Можно предположить, что ей будет дозволено беспрепятственно его осуществить. Но он, наблюдавший за каждым ее движением, увидел, что она направилась к креслам, забежал вперед, схватил одно и спросил, куда его поставить.

Позволено ли ей будет хоть когда-нибудь не дожидаться обслуживания, не быть устраиваемой со всеми удобствами? Ее так и будут спрашивать, куда поставить это или то, и вынуждать благодарить? Достаточно с нее Доменико, который мгновенно пришел к выводу, что ей напекло голову, и примчался с зонтиком от солнца, подушкой и скамеечкой для ног, и был ловок, и был любезен, ну просто прирожденный джентльмен.

Она сдалась и прикрыла глаза. Она не могла быть нелюбезной с Доменико. Не могла встать и уйти в дом, как поступила бы в ином случае. Доменико был сообразителен и очень компетентен. Она сразу поняла, что на самом деле домом управляет он, он решал и делал здесь все. У него были восхитительные манеры, несомненно, очаровательный персонаж. Если б только она не жаждала так одиночества! Если б только ее могли оставить в полном покое на весь этот месяц, она бы как-нибудь после этого справилась с собой.

Она закрыла глаза, надеясь, что он решит, будто она хочет поспать, и уйдет.

От этого романтическая итальянская душа Доменико совсем растаяла, потому что ей невероятно шло сидеть с закрытыми глазами. Он стоял тихо-тихо, зачарованный, и она, подумав, что он-таки удалился, снова открыла глаза.

Но нет; он стоял и глазел на нее. Даже он. Положительно невозможно добиться того, чтобы на тебя не глазели.

– У меня болит голова, – сказала она, снова смежив веки.

– Это из-за солнца, – пояснил Доменико. – Вы сидели без шляпы.

– Я бы хотела поспать.

– Si, синьорина, – сказал он с сочувствием и тихо удалился.

Она открыла глаза и вздохнула с облегчением. Тихий звук закрывшихся дверей подсказал ей, что он не только ушел, но и прикрыл двери в сад, чтобы ее никто не тревожил. Может, теперь она побудет в одиночестве до самого ланча.

Ей хотелось подумать, что было весьма странно – никто в мире не удивился бы ее желанию больше, чем она сама.