– Но ты же сам, сударь, часто гостевал у неё. Сам-то ты замечал что-то подобное?

– Сам-то? Нет. Ничего такого я за ней не замечал. Да и не до того нам с ней было тогда. Но когда при ней секли кого, глаза у неё такие становились. Что прямо жуть. Я и сам могу какого холопа высечь повелеть. Но не так, как у Салтыковой это делается. Я потому и стал её бояться. От такой бабы и путного потомства не будет. Моя Марья совсем иное дело. Ласковая да мягкая. И глаза такие!

– А ты был свидетелем истязаний её холопов, Николай Андреевич?

– Как секли видал, – осветил Тютчев.

– И от этого кто-либо скончался?

– Того не знаю. Может и да, а может и нет.

В этот момент двери отворились, слуги принесли наливки и закуски. Хозяин пригласил гостя откушать. Они сели за стол и выпили. Соколов похвалил наливку и продолжил допрос:

– А скажи, Николай Андреевич, больше с Салтыковой ты не сталкивался? Оставила она тебя в покое?

– Плохо ты знаешь Дарью Николаевну, если говоришь так, Степан Елисеевич. В январе сего года уже после моей свадьбы с Марьюшкой, мой московский дом пытались взорвать.

– Что? – Соколов ничего об этом не слышал. – Ты об чем говоришь, сударь Николай Андреевич? Как это взорвать?

– А так, сударь. Доподлинно мне известно, что конюхи Салтыковой Иванов да Савельев приобрели два килограмма пороху наилучшего. Смешали его серой и завернули в пеньку. И пытались заложить сие под мой дом. Но мои слуги их поймали и высекли.

– Так чего же ты жалобы не подал, сударь! Это неслыханное преступление!

– Жалобы? Не смеши меня, сударь. Конюхи Салтыковой сказали, что ничего дурного не хотели и подрывать мой дом не собирались. А про то, что имели на сие деяние повеление Салтыковой они молчок. Ну, подал бы я жалобу и что? Салтыкова бы еще большую злобу на меня затаила. Не стал я никому тогда сообщать, но охрану своего дома усилил и еще десяток холопов из деревни выписал. А в апреле сего года, когда я отбыл в Тамбов по делам служебным, на меня устроили охоту. 12 мужиков сидели в засаде по моему пути. И имели повеление Салтыковой меня раба божьего прикончить.

– И что? – еще более подивился Соколов.

– А ничего. Прознал я про то, и потребовал тогда для своей охраны 15 солдат у губернатора.

– И они не напали?

– Побоялись.

– И более она не трогала тебя, сударь?

– Более нет. То был последний случай. Видать Дарья-то успокоилась и ревность в ней вся иссякла. А мне только того и надобно….

2

Москва.

Канцелярия Юстиц-коллегии.

На следующий день Соколов был на своем месте в присутствии и ему представили еще одного чиновника, назначенного вести следствие по делу Салтыковой. Им оказался чиновник следственного отдела Сената в Петербурге надворный советник князь Дмитрий Владимирович Цицианов. Цицианов был под стать самому Соколову, такой же крепкий, хотя годами был помоложе. Князю было не более 30 лет.

– Рад знакомству, князь.

– И я рад, Степан Елисеевич. Много о вас наслышан.

К ним присоединился коллежский регистратор Иванцов. В его руках был увесистый портфель с серебряными застежками.

– Познакомьтесь господа! – Соколов представил князя коллежскому регистратору. – Надворный советник князь Цицианов Дмитрий Владимирович из Петербурга. Коллежский регистратор Иванцов Иван Иванович. Будем работать вместе по делу помещицы Дарьи Салтыковой.

– Рад знакомству, князь Дмитрий Владимирович, – Иванцов склонил голову.

– И я рад, Иван Иванович.

– Прошу садитесь, господа, – произнес Соколов. – У нас есть о чем поговорить.