Он обрабатывал местную прессу, по телефону диктовал обзор шведских газет стенографисткам ТАСС в Москве. Информация, не предназначенная для широкой публики, отправлялась закрытой служебной почтой. По характеру кабинетный работник, он очень много писал. Владел шведским, английским, немецким, латынью. Его жена Маргарита Ивановна Панкрашова, тоже знавшая несколько европейских языков, работала переводчиком в торгпредстве.

«В миссии, — вспоминал Александров-Агентов, — всё крутилось вокруг «мадам», определялось ее личными традициями, вкусами, привычками. В парадных залах висели ее портреты и фотографии выдающихся деятелей из мира международной политики и искусства с автографами. Секретарь аккуратно вела альбомы вырезок из прессы разных стран, где что-либо говорилось о Коллонтай. Находясь на излечении в санатории, она одно время вызывала к себе дипломата из посольства, хорошо владевшего французским языком, и диктовала ему дневниковые записи по-французски…

Главные связи — с членами правительства, дворцовыми кругами, «королями» экономики поддерживала лично (пока позволяли силы). На приемах блистала. До сих пор у меня перед глазами картина: стройная, хрупкая (а ведь почти 70-летняя) Коллонтай в черном бархатном платье с белым испанским кружевным воротником и с букетом роз, лежавшим на руке, танцует вальс, меняя язык своих бесед почти так же часто, как партнеров по танцу.

А вот обобщенными выводами из собранной ею обширной информации, анализом и оценкой важнейших событий делиться не любила даже со старшими дипломатами посольства, оставляя основное «про себя»…

Шофер у Коллонтай был нанятый ею швед (пока из Центра не заставили его заменить), а самую доверенную секретаршу она в последнее время оплачивала не за счет Центра, а из собственных средств. Всё сказанное вовсе не означает, что Коллонтай была безразличной к судьбам и нуждам сотрудников посольства и вообще советских людей в Швеции. Напротив, она всегда была очень внимательной ко всем их нуждам и бедам…

А как же с «блестящей изоляцией» и стилем «маленького герцогства»? Тщеславие? Да, в какой-то мере было и это».

В марте 1942 года Александре Михайловне Коллонтай исполнилось 70 лет. А в августе у нее случился инсульт. Ее госпитализировали. Рядом с ее постелью сидела пресс-атташе посольства, о которой людям знающим было известно, что она представляет ведомство госбезопасности. Это была Зоя Воскресенская, и она никого не подпускала к Коллонтай.

«В больнице она долго лежала без сознания с почерневшим лицом, и врачи серьезно опасались за ее жизнь», — вспоминал Александров-Агентов. Ее лечила известная в Швеции профессор Нанна Шварц, и она сумела продлить Александре Михайловне жизнь. Хотя передвигаться Коллонтай могла только в коляске и левую руку парализовало. Потом она обосновалась в приморском санатории в Сальтшёбадене, неподалеку от столицы.

Приехавший в Стокгольм молодой дипломат Владимир Ерофеев вспоминал: «Коллонтай находилась в санатории Сальтшёбадене под Стокгольмом, восстанавливая свои силы после тяжелой болезни. Ее разбил паралич. Левые рука и нога у нее не действовали. Меня она принимала, сидя в кресле-коляске, без которого уже не могла обходиться… Говорила она с трудом, но старалась держаться бодро, улыбалась, была достаточно оживленной, ко всему проявляла большой интерес, короче, не сдавалась».

Владимир Ерофеев после школы по желанию родителей подал документы в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. В конце августа 1939 года его вызвали в Ленинградский обком, в Смольный. Предложили учиться на только что созданных двухгодичных курсах переводчиков при ЦК партии.