«Только тебя не хватало, сквалыги старого! » — в досаде подумал Явор. Старшина замочников не пользовался его уважением, а сейчас был в таком дурном расположении духа, что едва ли сумел бы быть вежливым.

— Ты чего это, десятниче, моего человека повязал? — возмущенно воскликнул Добыча, указывая на связанного Зимника. Тот уже унялся, обессилев от драки и ругани, и смирно ждал, когда гриди поведут его в детинец.

— За то и повязал — за свару и бесчинства! — резко ответил Явор, отняв от лица рукав, покрытый кровавыми пятнами. — Приходи завтра к тысяцкому, отвечать будешь за твоих кузнецов.

— Да ведь это гончары подлые на моих людей накинулись с бранью! — вскипел Добыча. — Ты гончаров и вяжи, а моих не тронь! Нету тебе такого приказу от тысяцкого, чтоб…

— Ты, дядя, меня не учи, какой мне был приказ! — перебил его Явор. Он был рад сорвать на ком-нибудь свою досаду, а старший замочник напрашивался сам. — И не лезь мне под руку, а то сам в поруб пойдешь со своим молодцом на пару!

Он снова вскинул к носу рукав, а Добыча отскочил, словно ждал удара. Замочник мог быть весьма нахальным, но не был храбрецом, а вид Явора яснее ясного говорил, что он свое обещание выполнит. Добыча не мог тягаться с десятником открыто, и ему ничего не оставалось, как только надеяться на завтрашний воеводский суд.

— Тащи их! — Явор махнул гридям.

Громчу и Зимника повели в детинец, за ними повалила толпа любопытных.

— Я воеводе челом буду бить! — долетал оттуда голос Добычи, который на безопасном расстоянии от Явора снова осмелел. — Эдак всякий смерд будет лучших людей бранить да бить — скоро дождемся Страшного Суда!

— Эко напугался! — толковали белгородцы, оставшиеся на улице. — Страшно ему уже! Побольше бы он боялся — потише бы жил!

В другое время Добыча не упустил бы случая погордиться тем, что во всей толпе он один знает, что такое Страшный Суд. Но сейчас у него были заботы поважнее.

— Суда еще нет, а вон Живуле уже страшно! — подхватила Медвянка, оглядываясь на дочь гончара. Та тихо-жалостливо причитала над Сполохом — он держался за левый глаз, под которым быстро наливался синяк. Но больше синяка его мучила тревога — как теперь отвечать за драку перед отцом? А как брата вызволять из поруба?

— Вот начали поход! — толковали старики. — Вот князю божий знак!

— Не я один буду Белгороду обороной от печенегов, — проворчал Явор, оглянувшись на нескольких парней гончарного конца. Их изукрашенные кулаками замочников лица красноречиво говорили, что не все удалые молодцы ушли из города с князем. — Ну, вроде унялось…

Он провел тыльной стороной ладони под носом, проверяя, не будет ли свежей крови. После стычки с Добычей его гнев поостыл, досада улеглась. Оправив пояс, Явор хотел вслед за гридями идти в детинец, но на пути у него снова оказалась Медвянка.

— Не горюй, ты теперь краше прежнего будешь! — сказала она, глядя на Явора с игривым одобрением. — Коли не лицом, так славою. По мне, кто не из боязливых, тот и красавец!

— Правда ли… — с сомнением пробормотал Явор. Такого он от нее еще не слышал.

В звонком голосе Медвянки слышался скрытый смех, она улыбалась с ласковым лукавством. Теперь, не то что в день их первой ссоры, досада Явора уже не была ей безразлична. Его нахмуренные брови и резкий отчужденный голос живо напомнили ей, как он чуть было не ушел от нее в чудской поход. Теперь ей хотелось его успокоить и укрепить его расположение к ней.

Вынув из рукава платок, Медвянка подала его десятнику.