Потом я едва не рассмеялся вслух. Я находился здесь по выдуманной причине, а о настоящей не мог обмолвиться и словом – шпион, который лгал, предавал и убивал, зарабатывая себе на хлеб. Итак, за столом сидели только три настоящих человека – врач, спортсмен и миллионер. Остальные были аберрациями, отклонениями от нормы, тенями теней, бесплотными силуэтами, вроде кукол в индонезийском театре, которые пляшут за ширмой на потеху толпе.

Я уже хотел извиниться и сбежать во флигель, но Хемингуэй подлил вина мне в бокал, и мы уселись в удобные кресла на террасе, прислушиваясь к ночным звукам, наслаждаясь прохладой, рассматривая звезды и далекие огни Гаваны.

– Очень, очень милая леди, – сказал Пэтчи Ибарлусия. – Эрнесто, кто такой этот Линдстром, за которого она вышла замуж, и почему она носит другую фамилию?

Хемингуэй вздохнул.

– Ее муж – врач. Его зовут Петтер… с двумя „т“. По крайней мере, в Швеции он был врачом. Теперь он живет в Рочестере, штат Нью-Йорк, и пытается получить сертификат или аккредитив – словом, документ, который позволяет врачам-иностранцам заниматься своим ремеслом. В Рочестере Ингрид знают как миссис Петтер Линдстром, но в фильмах она играет под девичьей фамилией.

– Впервые мы встретились с ними за обедом в Сан-Франциско, – сказала Геллхорн, нетерпеливо качая головой в ответ на предложение Хемингуэя добавить ей вина. – Петтер очень милый человек.

Хемингуэй лишь фыркнул.

– Что ж, – медленно заговорил Купер, – я рад, что приехал сюда и познакомился с ней. Очень жаль, что Сэм Вуд выбрал не ее, а Веру Зорину. Разумеется, мистер Голдвин не хотел одолжить „Парамаунту“ и меня тоже…

– Одолжить? – переспросил я.

Купер кивнул. Я видел, что он – по-настоящему элегантный мужчина и чувствует себя в дорогом костюме с шелковым галстуком совершенно непринужденно, в отличие от Хемингуэя, которому строгая одежда была в тягость. После ужина писатель выглядел мятым и взъерошенным, но костюм Купера казался таким же свежим и безупречно выглаженным, как до начала вечеринки. На протяжении трапезы я замечал, как Геллхорн то и дело переводит взгляд с Купера на супруга и чуть хмурится при этом, словно сравнивая двух мужчин. Купер сидел рядом со мной, и когда он повернул ко мне лицо, я уловил легкий аромат мыла и лосьона для бритья.

– Да, господин Лукас, – вежливо произнес он. – Кинобизнес чем-то напоминает работорговлю, существовавшую до Гражданской войны, либо высшую бейсбольную лигу наших дней. Мы прикованы кабальными контрактами к своим студиям и имеем дело с другими, только если нас одалживают им – как правило, в результате некой торговой сделки. В данном случае Сэм Голдвин отпустил меня в „Парамаунт“ для участия в фильме в основном благодаря настоятельным заявлениям Эрнеста в прессе, будто бы я – лучший кандидат на эту роль.

– На каких условиях? – спросил Уинстон Гест. – Что было предметом торга?

Купер улыбнулся.

– Голдвин сказал Сэму Вуду – теперь он режиссер фильма вместо Демилля, – что позволит мне сняться в „По ком звонит колокол“, если Вуд возьмет меня на роль в фильме на бейсбольную тему.

– Когда будет сниматься этот фильм, сеньор Купер? – спросил Геррера Сотолонго.

– Он уже готов, доктор, – ответил актер. – Мистер Голдвин поставил условием, чтобы его сняли до того, как я начну работать в „Парамаунте“.