— А моряк заявил, там перешеек! — продолжал переживать Бэзил. — Тут, — стуча по столу кулаком в негодовании, вскричал он в голос, — плавал еще Беринг по заданию Петра… или не Петра… в каком году… Пролив есть!

— Странная фамилия, — оглянулся я: вроде никому мы не интересны, народу еще мало, а те, кто есть, пьют со своими, — на немецкую похожа.

— Он и был немец.

— В России?

— Ну служил он царю, чего не ясно?

От расстройства даже на меня голос повысил.

— Да все ясно. Теперь можешь смело, как выкупишься, идти на север. И через этот самый перешеек, если по дороге индейцы не грохнут, глядишь, и придешь к родственникам.

Он посмотрел дико.

Как и обо всем остальном, об истории родной страны Глэн имел крайне смутные знания, что и неудивительно. Но кое в чем был уверен, убедившись на собственном примере. Например, что есть дворяне, горожане и крестьяне. И у каждого сословия свои права и обязанности. А он никто и звать никак. Захолопят, как пить дать, и правильно сделают. Кому нужен чужак без поддержки и денег?

— Это не мой мир…

— А то ты раньше не догадался! Все ныл про Англию и Францию отдельно и их войны.

— Это другое…

Совсем плох.

— Ну, хоть теперь можно быть уверенным, что бабушку в прошлом не прибьешь.

— Бабушку? Откуда ты знаешь? — подался вперед.

Положительно, голова не в порядке. Сам как-то, подвыпив, излагал очередную теорию, что можно изменять мир, не боясь уничтожить собственных предков и оттого исчезнуть. Это было бы любопытное зрелище, но боюсь, дотянуться до них не удастся. Уж очень далеко ехать, да и не в курсе Бэзил про предков дальше дедов. На этой почве он панически страшился возвращаться в Россию нынешнюю и плакал от невозможности стать боярином.

Проспался и забыл о занимательном разговоре. А вот я таких вещей не упускаю. Здесь фактик, там второй — глядишь, и выйдет польза.

— Шучу я. А знаешь, тебе надо развлечься. Вон видишь, женщина из приезжих? Она на баркасе в третий раз к нам заглядывает вместе с братом-купцом. На, — я вложил ему в безвольную руку монету, — будешь должен. Предложи. Только не на людях.

— Откуда ты знаешь? А… чего это я. Пробовал?

— Запомни, — невольно ухмыльнулся я, — настоящие мужчины о таком не говорят.

— До чего же я дошел, господи, — пробормотал Бэзил на русском. Настолько я уже понимал. — Раньше бы и не глянул на такую, — сказал уже на английском и поднялся.

И чего ему не нравится? Конечно, Мишель моложе, но она и просит больше. А у этой есть за что подержаться, задница каменная, а на груди кружка величиной в кварту стоять может. Полная, если не ясно, о чем я.

Отвалился на стену и стал расслабленно наблюдать за происходящим в зале. Морячки еще не дошли до правильного градуса и драться не собирались. Купцы и трапперы тоже тихие. Да и нет настроения. Играть тоже не хочется. Устал. От всего. От работы на износ до холодов, от учебы, от которой голова устает не меньше, и от неприятных мыслей о родичах. Два письма отправил — и больше года молчание. С этими тоже почты мне не было. А уж читать и писать, пусть плохонько, среди наших найдется кому. Неужели все так паршиво в Европе? Мне еще добрых полтора года, прежде чем смогу выписать кого-то из младших. Отодвинул в сторону плохое и вспомнил об успехах.

Надо сказать, когда мадам Ренье поняла, что месяцы идут, а сдаваться я не собираюсь, она допустила до библиотеки.