Ирина удивленно уставилась в темные стекла очков. То, что нельзя было увидеть выражение глаз, раздражало.

— Вы, вероятно, учитель? Может быть, тренер? — предположила она. — Редко встретишь у мужчин такой интерес к детям.

Она подтрунивала над ним, с облегчением заметив, что яхта развернулась и уже возвращается назад. Но мужчина, казалось, не заметил язвительности ее тона.

— Вовсе нет, — отозвался он. — Ни то и ни другое. Даже своих детей у меня пока нет.

Ирине хотелось скорее свернуть этот никчемный разговор, но неожиданно в него вклинился молчавший до сих пор Антошка.

— Дядя, а тебя как зовут? — Он облизал желтый след фанты с верхней губы и поднял свои карие вишни на нового знакомого.

— Сережа, — услышал мальчик и незамедлительно выпалил в ответ:

— А меня — Антон, а маму — мама Ира.

И, довольный собой, протянул пустой стакан Сергею. Тот снова наполнил его оранжевой шипучкой и, улыбнувшись, заключил:

— Ну вот и познакомились.

Он перевел взгляд на Антошкину мать, но та стояла отвернувшись и внимательно смотрела на берег. Она заметила приближающийся выступ санатория, розовую громаду Дома культуры, где работала Лизавета. В уме она лихорадочно заготавливала фразы, предназначенные для того, чтобы отделаться от навязчивого мужика. Но заготовки, к счастью, не понадобились. На берегу мужчина помахал Антошке и пошел вверх по улице не оглядываясь. Ирина только сейчас заметила, что при ходьбе он слегка прихрамывает.

Вечером подруги сидели в открытом кафе как две вольные птицы. С детьми осталась Лизаветина тетка, которая лечилась в санатории. Настроение у обеих было прекрасное. Они шутили, вспоминали институтские дела и до боли в скулах смеялись.

— Хорошо у тебя здесь, Лизка, — протянула Ирина, блаженно жмурясь.

Лизавета подмигнула и добавила:

— Вот только мужичка бы!

Ирина усмехнулась и вкратце рассказала свой утренний эпизод на яхте. Лизавета неодобрительно воззрилась на подругу.

— Ну и одичала ты, Ирка! — возмутилась она. — Уж мужику и пофлиртовать с тобой нельзя. Это же тебе Черное море, мать, люди, чай, сюда за этим и едут!

— Я с ребенком, — возразила Ирина.

— Тебе сколько лет, мать? — прищурилась Лизавета.

— Сколько, сколько, — отмахнулась Ирина, — сколько и тебе.

— Вот именно! Тридцать два! А выглядишь на двадцать пять, не больше. Чего же ты хочешь? Это ты сама себя не видишь, а мужик-то… Он, мужик, нюхом чует, когда баба давно… Ну, поняла? Слушай, ты сколько лет одна?

Ирина только рукой махнула:

— Ты, Лизка, брось. Лучше бы о себе позаботилась. Лизавета вздохнула. Отхлебнула коньяк и обреченно покачала головой:

— Рукавицын не дает. Ни себе ни людям, козел!

— У тебя кто-нибудь был после него? Лизавета зло засмеялась:

— Как же! Познакомилась я тут с одним «товарищем». У нас в санатории квартировал. Не женат, занимается бизнесом. В общем, что надо. Ну, ко мне, естественно, каждый вечер приходит. Санаторий-то в двух шагах — удобно. Все как положено — цветы, коньяк. И вот представь, сидим мы так однажды и Рукавицын является. Нет, ну ты подумай, от своей законной жены является, гад. Чистый, накормленный, умытый. С тортом для Полины и грушами. И что ты думаешь? Слово за слово — он этот торт на моего ухажера надел. Ты думаешь, это его удовлетворило? Все груши, прикинь, с балкона вслед перекидал. Ни одной ребенку не оставил.

Ирина еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, но Лизавета сама прыснула, в красках вспомнив тот злополучный эпизод, и через минуту подруги вновь смеялись до слез над Лизаветиной странной жизнью.