И всю ночь Феликс слушал шумные всплески, возившихся в ней, гиппопотамов, и других речных животных. Долгие протяжные крики ночных птиц и животных, раздирали временами ночь на куски, отчего прохладный влажный воздух казалось, колыхался, также, не перенося эти звуки, как и Штуббе.

Но сон был необходим, и Феликс, обладавший железной волей и стремлением к постоянному порядку, пересилил себя и заснул, перед сном ещё раз проверив оружие, и своих подчинённых, пнув одного разгильдяя за то, что плохо связал носильщиков на ночь.

Утро застало их в пути. Ночью никто не сбежал, благодаря принятым мерам предосторожности, а также тому, что Феликс не был скупым, и хорошо кормил носильщиков, хоть и не считал их за людей. Но порядок, есть порядок. Не будут есть, не смогут идти и погибнутв пути, а форс-мажоров ему и так уже хватило, выше крыши.

Он равнодушно смотрел, как издеваются над рабами, называемыми здесь… носильщиками, другие торговые агенты, и путешествующие вместе с ними чиновники, но считал это нецелесообразным, и излишним проявлением жестокости.

Носильщики должны носить, а работодатель их за это кормить, и этой линии он придерживался неукоснительно. Караван продолжал идти вперёд, вместе с ним и отряд Феликса. Через неделю, они смогли перебраться через пороги, по левому берегу реки, и, перегрузившись на один из мелких кораблей, специально ожидавших подобной оказии, отправились к Атлантическому океану.

Там он не задержался, а, погрузившись на корабль, идущий в Лондон и транзитом заходящий в Дуалу, отбыл на нём к цели своего путешествия. Через двое суток, они приплыли в порт Дуалы, где, выйдя на знакомый причал, он смог мысленно потянуться и размять уставшие от приключений мозги. Ему предстояло много дел, одно из которых было наиглавнейшим, и касалось хлеба насущного.

Он не зря давал телеграмму торговому агенту. Потому что, не все дела можно вести в открытую, если ты, конечно, не хочешь остаться ни с чем, и у разбитого корыта, как говорят русские. Хотя, это сравнение претило фон Штуббе.

Его путь лежал в здание портовой администрации, насквозь пропахшее морской солью, водорослями, и ещё бог знает чем. Изрядно обгаженное вездесущими чайками, оно возвышалось над всем портом, что раскинул свои причалы у его подножия. Отовсюду к нему стремились капитаны больших и малых парусников, а также трансатлантических пароходов, что постепенно вытесняли парусники. Направлялся к нему и Штуббе.

Он вошел в облезлый холл, который, несмотря на небольшой срок эксплуатации, всё равно представлял собой жалкое зрелище. Деревянный паркет был истерзан ногами капитанов и прочих просителей, и давно потерял свой изначальный блеск и лоск, вкупе с, побеленными простой извёсткой, стенами.

Брезгливо сморщив нос, от такого вопиющего беспорядка, Феликс поднялся на второй этаж, где вёлся учёт прибывающих и отплывающих кораблей, и обратился к, сидевшему за стойкой, пожилому немцу.

– Здравствуйте Генрих, как у вас идут дела?

Пожилой мужчина, с большой проседью в тёмных волосах, поднял усталый взгляд таких же бесцветный глаз, как и у Феликса, и ответил ему, поправив съехавшие на нос очки в роговой оправе.

– Так же, как и всегда, Штуббе. Так же, как и всегда. Вы верно, пришли за информацией?

– Да, – не стал скрывать фон Штуббе, – мне нужно узнать, был ли в порту клипер «Стриж», и если был, то где он сейчас.

– Сейчас посмотрим, – зашуршал бумагами клерк.

– Вот, прибыл две недели назад транзитом из Калькутты, сменив здесь «Ласточку», что грузилась слоновой костью и ценными породами дерева. Отплыла вчера, после обеда, – и добавил.

– Мне показалось, что капитан» Ласточки» получил известие от одного из капитанов проходящего судна, и отплыл на следующий день.