– Извини, лейтенант, – полковник вытер вспотевший лоб, – нервы у меня сдали, на похороны еду, друзей хороню.

– Что же ты мне сразу не сказал? – несколько обиженно произнес гаишник, глядя на шофера.

– Вот так, понимаешь, Борис Иванович, – сказал Бахрушин, сидя прижатым к дверце машины, – нервы начинают сдавать.

– – Оно и понятно.

– А я уже и забыл, когда в последний раз в общественном транспорте ездил, – сказал он, прикрывая глаза. – А вспомню, – по-другому на город смотреть начинаю. Из машины все другим кажется, особенно, если она не твоя собственная, а государственная.

Рублев чувствовал себя сейчас лишним. Он не знал тех людей, которых сегодня предстоит хоронить, не знал из-за чего они погибли, может и в самом деле были пьяны. Сам-то он никогда выпившим за руль автомобиля не садился и в бытность свою командиром батальона жестко расправлялся с такими нарушителями.

Ведь шофер отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь пассажиров. Тут уж снисхождения Комбат не знал даже к друзьям-товарищам.

Несмотря на то, что окно было приоткрыто, тесный салон «Волги» насквозь пропах цветами. Напоминал Комбату этот запах только об одном – о смерти.

– Опаздываем, – бросил Леонид Васильевич шоферу, глянув на приборную панель, где среди прочих приборов виднелся и циферблат часов.

«Странно, – подумал Рублев, – странно звучит „опоздать на похороны“, будто это может что-то изменить в жизни, которая остановилась».

– Езжай прямо на кладбище, – скомандовал Бахрушин, и машина, доехав до ближайшего перекрестка, свернула направо.

Минут через двадцать «Волга» Бахрушина догнала короткую колонну автобусов, следом за которыми растянулась на полкилометра вереница служебных «Волг». Машина Бахрушина пристроилась в самый хвост и теперь уже ехала медленно.

«Черные „Волги“, – думал Бахрушин. – Они словно специально сделаны для таких похорон – под цвет траура».

Он знал, сейчас многие оборачиваются, глядя на его автомобиль. Ведутся разговоры, звучит шепоток. Начинается возня вокруг смерти его людей. Конечно, куда легче считать виновным в смерти офицеров его, полковника Бахрушина, влезшего со своей любознательностью куда не стоило лезть.

– Ничего, мы еще повоюем, – пробормотал Бахрушин.

– Что? – недослышав, переспросил Комбат.

– Мы еще повоюем, – задорно усмехнулся Леонид Васильевич, – попомни мои слова. – Вслед за похоронами будет праздник.

Отдадим последний долг, и я займусь делом.

Кладбищенские ворота были предусмотрительно распахнуты. Автобусы, почти не сбавляя скорости, въехали на территорию.

За окнами поплыли ровные ряды памятников, уходящие почти к самому горизонту. Кладбище было поделено на ровные квадраты и существовало в этом порядке что-то военное.

Минут пять вереница машин двигалась по кладбищу, пока, наконец, автобусы и легковые машины не остановились возле маленькой площадки, где уже стояли ажурные подставки для гробов, Тут совсем недавно вырубили участок леса, чтобы расчистить место для новых могил. Блестели на солнце трубы духового военного оркестра.

Комбат с Бахрушиным отошли в сторону.

Заняться гробами было кому. Их вынимали из автобуса закрытыми – трупы обгорели. Борис Иванович Рублев стоял и вполуха слушал речи, которые произносились у гроба. Звучало все не очень-то убедительно. Обтекаемые фразы, никакой конкретики. И Рублеву, хоть он и не имел отношения к сегодняшним похоронам, сделалось стыдно за людей.