|
Наша любовь была похожа на вино, которое нельзя долго хранить и перевозить с места на место. Священник был молодым человеком со светлой кожей метиса, сверстником Филипо. Он произнес очень короткую проповедь на слова апостола Фомы: «Давайте пойдем в Иерусалим и умрем с ним вместе». Он говорил: — Церковь принадлежит роду человеческому, она разделяет страдания рода человеческого, и, хотя Христос осудил ученика, отрубившего ухо слуге первосвященника, сердца наши полны сочувствия ко всем, кого страдания других заставляют взять в руки меч. Церковь осуждает насилие, но она еще суровее осуждает равнодушие. Насилие может быть выражением любви, равнодушие — никогда. Первое есть ограниченность милосердия, второе — неограниченный эгоизм. В дни страха и смятения простодушие и преданность одного из апостолов помогли принять политическое решение. Он был неправ, но я предпочту быть неправым, как святой Фома, чем правым, как все бездушные и трусливые. Давайте же пойдем в Иерусалим и умрем вместе с ним. Мистер Смит горестно качал головой; такая проповедь была ему не по душе. В ней слишком сильно сказывалась повышенная кислотность человеческих страстей. Я смотрел, как Филипо в сопровождении своего маленького отряда подходит к алтарю, чтобы принять причастие. Покаялись ли они священнику в грехе насилия? Сомневаюсь, чтобы тот потребовал от них обещания исправиться. После богослужения я очутился рядом с Мартой и ребенком. На лице Анхела были слезы. — Он любил Джонса, — сказала Марта. Она взяла меня за руку и отвела в боковой притвор; мы остались наедине с уродливой статуей св.Клары. — Мне надо сообщить тебе неприятное известие. — Я уже знаю. Луиса переводят в Лиму. — Разве это такое уж неприятное известие? У нас с тобой ведь все кончено, правда? — Почему кончено? Ведь Джонс умер. — Анхелу он был дороже, чем мне. В тот последний вечер ты меня разозлил. Если бы не было Джонса, ты терзался бы из-за кого-нибудь другого. Ты просто искал предлога, чтобы порвать со мной. Я никогда не спала с Джонсом. Тебе придется в это поверить. Я его любила, но совсем по-другому. — Да. Теперь я могу тебе поверить. — Но тогда ты не хотел верить. Значит, она все-таки была мне верна, но сейчас это, казалось, не имело никакого значения — вот в чем ирония судьбы. Я почти жалел, что Джонсу не удалось с ней «развлечься». — Какие же у тебя неприятные вести? — Доктор Мажио умер. Я не знал, когда умер мой отец — если он вообще умер, — поэтому я впервые испытал чувство внезапной разлуки с человеком, на которого всегда можно было положиться в беде. — Как это случилось? — По официальной версии, он был убит за то, что оказывал сопротивление при аресте. Его обвинили в том, что он агент Кастро, коммунист. — Он, безусловно, был коммунистом, но я уверен, что он не был ничьим агентом. — Они подослали к нему крестьянина, который позвал его к больному ребенку. Мажио вышел за порог, и тонтон-макуты застрелили его из машины. Есть свидетели. Они убили и крестьянина, но это, кажется, не было заранее предусмотрено. — Иначе и быть не могло. Ведь Папа-Док — оплот против коммунизма. — Где ты остановился? Я назвал ей маленькую гостиницу. — Прийти к тебе? — спросила она. — Я могу сегодня после обеда. У Анхела тут есть товарищи. — Если ты этого хочешь. — Завтра я уезжаю в Лиму. |
