Перед входом в гостиницу Андреа свернула в сторону, провела Карла мимо церкви и статуи святой королевы Изабел, присела на крепостном валу, усадила его рядом с собой и вручила ему подарок. Карл развернул бумагу, увидел красивую африканскую шкатулку и поблагодарил Андреа смущенным поцелуем.

– Открой ее, – посоветовала она. – Главный подарок внутри.

Сверху лежала семейная фотография Фоссов. Дрогнувшей рукой Карл поднес к глазам фотографию, и все его исхудалое тело пронизал озноб, когда он вгляделся в эти лица, в этих четырех человек, которые так охотно позировали фотографу, радуясь своему родству, принадлежности к единой семье. Он пролистал отцовские письма, дошел до последнего, в котором отец просил его вытащить Юлиуса из Сталинградского котла. Он прочел это письмо от начала до конца, потом свое письмо Юлиусу и наконец письмо от одного из солдат, извещавшее о смерти брата. Неловко, тыльной стороной кисти Карл утер глаза.

– Я прихватила их с собой из твоей квартиры, когда убегала, – начала Андреа. – Лежала на крыше и слушала, как немцы обыскивают комнату. Я понимала, что больше у меня ничего не останется, поэтому письма надо было сохранить во что бы то ни стало. Но они принадлежат тебе. У тебя ведь тоже ничего не осталось.

Он покачал головой, устало уперся подбородком в грудь.

– Я потеряла тебя, Карл, – заговорила она, поднимаясь на ноги, глядя сверху вниз на его склоненную голову. – Казалось бы, ты снова вошел в мою жизнь, но на самом деле ты не вернулся. Что‑то гложет тебя, и ни до чего больше тебе нет дела, но ты нужен мне, Карл! Я пытаюсь напомнить тебе, кем ты был раньше, потому что только ты один что‑то значил для меня, только ты был для меня всем.

Они вернулись в отель. Карл, измученный, уснул на спине, прижимая к груди шкатулку, и содержимое ларчика просачивалось в него, словно лекарство или наркотик. К вечеру он проснулся, и они пошли в ту самую ташка, где ели ланч. На этот раз Карл спросил вина и пива, отведал сыра и оливок. Он заказал свиные щеки и дочиста съел мясо вместе с хрустящей корочкой. Он выбрал десерт – пирожное с засахаренными сливами, запил его кофе, а потом заказал багасу, чтобы припомнить резкий вкус спирта и то, как обжигающий глоток утолял его жажду полвека тому назад, в пору войны. Говорил он по‑прежнему мало, но глаза его теперь смотрели на Андреа, а не мимо, он вбирал ее в себя, как будто увидел впервые за этот месяц. И хотя брови по‑прежнему нависали низко и сумрачно, его взгляд уже не казался взглядом затравленного зверя.

Слегка опьяневшие, поддерживая друг друга, они перебрались в небольшое кафе возле сада и заказали агуарденте вэлью, напиток крепкий, но более рафинированный, более подходящий для стариков. Карл поднял рюмку и выпил за Андреа.

– За то, что ты возвратила мне, – произнес он. – За то, что напомнила мне о самом главном.

– А дальше? – сурово переспросила она, хотя глаза ее лучились, согретые алкоголем.

Он помедлил, облизал губы:

– За то, что ты самое красивое создание на земле. Женщина, которую я любил всю мою жизнь.

– Еще, – потребовала она. – Сдается мне, я имею на это право. Расскажи мне, насколько сильно ты меня любишь. Вперед, Карл Фосс, физик из Гейдельберга. Насколько и как сильно? Я математик, я люблю числа.

– Я тебя люблю, – повторил он и задумался на целых тридцать секунд.

– Как прекрасно, что тебе так долго приходится подсчитывать.

– Я люблю тебя больше, чем молекул воды во всех морях и океанах.

– Неплохо, – кивнула она. – Их там немало, в Мировом океане. А теперь можешь поцеловать меня.

– Эта работа, – заговорил Карл (предварительно он безрассудно велел официанту оставить на столе всю бутылку агуарденте вэлью), – эта книга, которую я пишу, которая казалась мне важнее всего на свете – казалась до сегодняшнего дня, – я назвал ее «Евангелие лжи».