Фляжка была из полированной нержавейки, с тисненым российским гербом сбоку,

красивая, но малость помятая. Не антиквариат, на продажу такую не пустишь, а

для себя отчего же не подобрать?

Додик ткнул фляжкой Евгению в живот и сказал:

– Хотя, ты знаешь, пропало у меня настроение пить. Хотел с подругой

тяпнуть, а она, видишь, ушла. Бери, братан, питье хорошее. Тебе понравится.

И больно хлопнув Женьку по плечу, торопливо ушел. Женька проследил

взглядом, как тот размахивает руками перед мордами проезжающих машин,

тормозит, договаривается с бомбилой, сунув голову в салон.

Женька сполз с перил, аккуратно поболтал фляжкой. Внутри мягко

плескалась жидкость, больше половины. Отвинтил крышечку, нюхнул. Виски? Нет,

кажется что-то другое. Ром какой-то. Не меньше сорока оборотов. Отличненько.

Женя сунул фляжку во внутренний карман и воровато огляделся по

сторонам. Сейчас было ни к чему, если его с фляжкой застукает Витек или Гарик.

Или оба. Пилим домой.

Стоп! А дома-то эти… Семья… Может, не заметят? А, ладно, прорвемся.

Семеныч, может, и спит. В это время он часто дрыхнет. Мамахен, наверно, с

детьми возится. Так что шанс есть.

Женя очень тихо вставил ключ в замочную скважину, медленно отворил

дверь до половины, проскользнул внутрь и так же медленно и аккуратно дверь

прикрыл. На цыпочках, не разуваясь и не снимая ветровку, прокрался на кухню и

плотно затворил за собой кухонную дверь. Выдохнул. Кажись, пронесло. Не

учуяли.

Он очень любил свою новую семью, чем она и пользовалась, третируя его

беспардонно, особенно если дело касалось выпить и закусить. Его семья на дух не

переносила спиртное.

Но сейчас-то он всех их перехитрил. Теперь осталось достать хлебушка и

чего-нибудь еще накидать на стол, чтобы красиво было.

Для красоты в холодильнике нашелся небольшой шматочек сала в мутном

полиэтилене, а к нему Женя приложил кривенький маринованный огурчик, в банке

осталось еще парочка, и достал тюбик с горчицей.

«Красота», – оценил натюрморт Женя и приступил к кульминации – снял с

полки чайный стакан из чешского хрусталя, оставшийся еще от бабушки, и

медленно, с чувством наполнил его почти до краев пряно-ароматной волнующей

жидкостью.

Потом он двумя пальцами, большим и указательным, с каким-то блатным

шиком принял стакан и утвердил его на уровне лица. Прикрыл веки в

предвкушении.

Тут ему вдруг почему-то вспомнились верующие из церкви, те самые

«активисты», и то, как они у себя в трапезной пили свой компот, крестясь и

кланяясь иконам.

Евгений хмыкнул и с серьезной дурашливостью тоже зачем-то осенил себя

широким православным крестом.

Вздохнул шумно, резко выдохнул. Поднял стакан, потянулся к нему губами.

Вздрогнул.

Дверь затряслась под натиском. Вот, блин, как некстати. Женя решил

притаиться и не открывать. Притаился.

«Фу, ну как несолидно», – устыдился он сам себя и, помедлив, потянулся за

огурчиком. Передумал. Сначала нужно соорудить бутерброд, чтобы не суетиться

потом, после того как он опрокинет внутрь этот живительный напиток, а с

достоинством и без спешки закусить.

Женя снова отставил стакан, достал ножик, дощечку, нацелился на шматок

сала. Стук повторился, дверь затряслась, закряхтела, за ней слышалась возня и

недовольное ворчание.

Женя в сердцах отбросил нож в сторону и уставился на дверь, размышляя,

не подпереть ли ее быстренько чем-нибудь тяжелым? Долго ему потом придется

объясняться с Семенычем? Потому что, судя по всему, рвался на кухню именно

Семеныч.