– Так, все! – сам себе сказал я. – Угомонись, Димон. Не ребенок уже, чтобы рефлексировать из-за всякой ерунды. Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Никого не убил, и ладно, ничего непоправимого не случилось. Виноват Жидков или нет – кости зарастут, если его раньше не расстреляют. Как я там сказанул математику? «Я сделал, что смог, пусть те, кто сможет, сделают лучше»? Я свое дело сделал, проблему милиционерам обозначил. Вот пусть теперь советская милиция с Каннибалом и разбирается.

Захлопнул книгу, бросил ее на кровать. Утром я думал, что под вечер снова прогуляюсь до таксофона, опять позвоню в милицию. Сделаю контрольный звонок – на случай, если пленница Жидкова все же позабыла о моей просьбе. Но теперь решил, что все, баста: для меня история с Каннибалом завершена. Если уж сидящая в погребе на цепи раненая женщина не подтолкнет милиционеров к мысли о том, что Рихард Жидков – преступник, то мои звонки тем более ничего не решат: сколько их уже было…

В дверь постучали, когда я все же добрался до Славкиных свертков – изучал их содержимое. Стучали уверенно, будто чувствовали, что имели полное право нарушать мое уединение. А вот мне совершенно не хотелось делиться с кем-либо своими богатствами. Рядом с ломившимся от еды столом я ощущал себя Голлумом, заполучившим Кольцо Всевластья. Почувствовал возмущение от того, что кто-то хотел посягнуть на мои сокровища.

«Как быстро ты превратился в вечно голодного студента, Димочка», – подумал я.

Крикнул:

– Входите! Не заперто.

Тихо добавил:

– Кого это там принесло?

Вытер о газету «Советская Россия» испачканные копченой рыбой пальцы.

Дверь тихо скрипнула. В комнату заглянула темноволосая голова Светы Пимочкиной. Комсорг пробежалась взглядом по комнате, отыскала меня. Улыбнулась – робко, будто вдруг смутилась. Щеки и кончик носа девушки порозовели. Я не сразу сообразил, что стало тому причиной. Понял, лишь когда увидел в зеркале свое отражение: худой мужчина (больше похожий на подростка) с взлохмаченными волосами, блестящими от рыбьего жира губами. С голыми худыми ногами и безволосым, раздувшимся от обжорства животом. В тапочках и в семейных трусах.

– Здравствуй, Саша, – сказала девушка. – Можно мне войти?

Она старалась смотреть мне в глаза.

Вздохнул.

– Входи, раз уж пришла, – сказал я. – Что случилось?

Глава 17

Комсорг вошла в комнату решительно, точно рванула с винтовкой наперевес в атаку. Но не забыла прикрыть за собой дверь. Скинула туфли (не поставила их аккуратно, как делал это, к примеру, Пашка Могильный – скорее, просто бросила у двери), прошла к середине комнаты, замерла. Разглядывала комнату справа и слева от меня, взглянула и поверх моей головы (но не на мой округлившийся живот). Нервно теребила большую пуговицу на зеленой кофте. Второй рукой одергивала юбку, едва прикрывавшую бедра. К витавшему в комнате запаху продуктов добавился аромат женских духов.

– Ну и бардак тут у вас, – сказала Пимочкина. – Могли бы и прибраться.

– Могли бы, – сказал я.

Продолжил жевать, но старался не чавкать (все не мог приучить новое тело жевать с закрытым ртом).

– Так почему не прибрались?

– Времени не было, – сказал я. – Мы – студенты, что б ты знала. Мы учимся: грызем гранит науки. А с этого гранита иногда падают крошки. Вот мусор и появляется.

Девушка всплеснула руками.

– Свинтусы вы, а не студенты!

– Как доучимся – сразу займемся уборкой.

– Когда же это будет? – сказала Пимочкина.