- Вот хорошо, - говорила Шура. - А я, грешным делом, беспокоилась: не уничтожил ли кто по трусости своего билета. А вот и мой, прошу проверить... Итак, комсомольское собрание считаю открытым. Не знаю, как вы считаете, а по-моему, сейчас самое главное для нас - это подумать о том, как помочь нашей деревне отстроиться и восстановить колхоз. Было у нас сто два дома, а осталось двадцать...

Девушки повернули головы к окнам, за которыми виднелись обуглившиеся дома. Сиротливо высились среди разрушенных домов трубы. Все спалили и взорвали враги! Был клуб - нет клуба. Была школа - нет школы: устроили немцы в ней конюшню, а парты изрубили, сожгли. И хозяйственные постройки разрушены. Ни коров, ни свиней, ни овец - ничего не осталось. А сколько всего было!

- Партийной организации у нас в деревне нет, коммунисты на фронте, поэтому на нас, комсомольцев, ложится особая ответственность. Садитесь-ка, девушки, поближе. Есть у меня один план...

Вот что было дальше.

Стар дедушка Куликов - 70 лет. Голова серебряная, лицо в морщинах, спина сутулая. В молодости считался он лучшим столяром деревни Галкино. К нему-то в землянку и пришли комсомолки.

- Просим, дедушка, быть бригадиром: будем деревню заново строить. Да такую, чтоб враги позеленели от злости! Чтоб дома лучше, чем до войны, были!

И с великой радостью согласился дедушка Куликов стать руководителем комсомольской бригады.

Вся деревня помогала комсомольцам. Рубили лес, подносили бревна, месили глину. Школьники вытаскивали из горелого мусора уцелевшие кирпичи, гвозди, дверные и оконные задвижки.

И начал подниматься в Галкине дом за домом. Дедушка Куликов с рассвета до заката на стройке. Ветер теребит его седые волосы.

- А ну, давай, комсомолки, веселей! Каждое бревно - фашисту в глотку! - весело покрикивал он.

Ремонтировали школу, строгали новые парты. И вскоре снова зазвенели в деревне звонки, созывая ребят на уроки.

Фронт отодвинулся далеко, деревня готовилась к севу, росла, и жизнь в ней налаживалась. Улица пахла свежим тесом, красками.

По воскресеньям комсомольцы и пионеры устраивали в новом клубе вечера самодеятельности. Так жила и работала сельская молодежь в районах, освобожденных от оккупантов.

В дни войны в глубоком тылу, на заводах и фабриках страны молодежь создавала фронтовые бригады. Ведь в письме товарищу Сталину миллионы юношей и девушек поклялись работать на производстве так же, как на фронте бьются советские воины. В этих бригадах появилось много "двухсотников", которые выполняли установленные планы на двести процентов. А затем появились "трехсотники" и даже "тысячники". Я расскажу вам, юные друзья, об одной комсомольской бригаде того времени.

Это были удивительно дружные ребята. О таких говорят - водой не разольешь! В бригаде их было восемь. К началу смены они приходили на завод дружной восьмеркой.

Старшему из них было девятнадцать лет, младшему - шестнадцать. О себе они иногда напевали:

Жили на свете восемь друзей,

Восемь друзей, боевых слесарей...

Все восемь почти одновременно вступили в комсомол. Как-то, подытожив свою работу за прошедший месяц, товарищи не без удовольствия отметили, что производительность труда их бригады значительно выросла.

- Ну, хлопцы, поработали вы крепко, по-комсомольски! - сказал им начальник цеха.

- Это точно! Такая у нас восьмерка! - с достоинством заметил бригадир Николай Гревцов и, помедлив, прибавил: - Только я вот о чем думаю: нельзя ли дать еще больше?

- А что ты предлагаешь?

- Есть одна мысль... Если нас восемь человек и мы намного перекрываем программу, то нельзя ли сократить нашу бригаду человека, скажем, на три? А работать мы будем за восьмерых... Три человека освободится для другой работы: люди-то ведь нужны!

Начальник цеха задумался.