— А как вы узнали про Воронью балку? Ну, что это именно там? — не унимался Николай.

Краевед улыбнулся тонко и снисходительно.

— Хлеб настоящего историка — архивы. У нас в городе имеется неплохое собрание документов за последние три века. И хотя некоторые ретрограды и пытались заказать мне доступ в хранилище, я все же пробился и обнаружил кое-что примечательное, а именно — что наш дубинский разбойник Аким Колобуха, живший при царе Александре Первом, сам сдался властям, находясь в состоянии умопомешательства, и все кричал о Вороньей балке, диаволовом лике из-под земли и окаменевших его соратниках, чьи статуи он разбил, ибо это диаволово же творение. Кстати, фрагменты этих статуй находятся в нашем краеведческом музее. Я просто сложил два и два — и нашел.

— Что ж не принесли?

— Тяжелая она, эгида. Не поднять. Вот завтра тачку у соседки возьму, мешковину, чтобы лик Медузы закрыть, — и айда. Вы со мной, Николай?

— Конечно, — кивнул Коростылев. — А куда мы ее?

— Ко мне! — воскликнул Пархоменко. — Музейщикам я не доверяю, в вашей редакции тоже полно косных и нечутких людей, взять хотя бы этого… как его бишь? А, Симулянского! У меня же эгида до поры будет в сохранности. Вы напишете материал, приедет комиссия из Академии наук, тогда и передадим нашу находку в музей. Торжественно передадим! Вот и будет нашему городу почет и слава.

— Ошибка исключена? — на всякий случай спросил Николай, с удовлетворением отметив «нашу находку». Вместо ответа Пархоменко вытащил из внутреннего кармана каменный обломок. Коростылев пригляделся — и похолодел. В дрожащей руке краеведа он увидел собачий хвост из серого мрамора…

Вернувшись в редакцию после встречи с Пархоменко, Николай взялся за план будущей статьи. Материал собирался быстро и легко, благо у корреспондентов был безлимитный доступ к Интернету. Впившись глазами в монитор, Николай читал: «Вместо волос у горгон — шевелящиеся змеи, все тело покрыто блестящей чешуей. У горгон медные руки с острыми стальными когтями, крылья со сверкающим золотым опереньем. От взгляда горгон все живое превращается в камень. Гесиод, „Теогония“».

— Теогония… — вслух прошептал он, а перед глазами вновь возник мраморный собачий хвост. И тут в дверях появился шеф и так некстати напомнил о предпринимателе Сазонове и его страусовой ферме.

Утро выдалось, как по заказу, ясным и солнечным. Июнь в этом году вообще получился на загляденье — звонкий, жаркий, с редкими веселыми дождями. Коростылев обочиной пыльной дороги шагал к дому Пархоменко, чувствуя, что сегодняшний день принесет ему долгожданную удачу и журналистскую славу.

Краевед поджидал Николая у калитки. Двухколесную тачку с побитым алюминиевым кузовком он загрузил парой грязных мешков из-под картошки и лопатой.

— Тут километра четыре идти, — деловито произнес Пархоменко вместо приветствия. — Фотоаппарат взяли?

— Конечно, — кивнул Николай.

— Батарейки заряжены? — въедливо осведомился краевед. — В нашем деле главное — батарейки.

Николай уверил дедка, что с батарейками все в порядке, есть даже запасные.

— Ну, тогда пошли…

Воронья балка, сплошь заросшая бурьяном, начиналась у края стихийно возникшей свалки. Здесь и впрямь было много бездомных собак. Над грудами мусора с пронзительными криками летали чайки.