Вечером Эви стояла у двери и глядела в степь, вдыхая запах горячей травы, принесенный ветром с далеких пастбищ, или смолистый аромат кедра с холмов.

Ей никогда не надоедало смотреть в бескрайнее, постоянно меняющееся небо и на безбрежное травяное море, наблюдать за шарами перекати-поля, несущимися по его простору. Иногда ей удавалось насчитать до шестидесяти шаров разом; они катились вдаль и останавливались, лишь когда утихал ветер, чтобы через секунду сорваться вновь и с новым порывом мчаться Бог весть куда.

Ждет ли их где-нибудь забор, на котором можно наконец повиснуть и отдохнуть? Или живая изгородь? Или лес? Или горная гряда? Или они катятся и катятся себе бесконечно, вокруг всего света?

Из окна, возле которого она готовила пищу и мыла посуду, ей была видна широкая равнина, и она постоянно наблюдала непрерывное изменение света над ней, движение теней облаков.

Как далеко простиралась равнина? Она не знала и никогда об этом не спрашивала, потому что не хотела переводить простор в количество миль. Для нее степь была бесконечна… как море.

— Я хочу больше читать, — сказал однажды вечером Лабан. — Мне надо учиться.

— Да, нам всем надо больше читать. — Она опустила шитье. — Я поговорю с мистером Мак-Клаудом. Может, он найдет для нас какие-нибудь книги, газеты и журналы. — Она снова принялась за шитье, хотя пальцы уже устали и глаза болели. — А до той поры, дружок, учись читать землю.

— Землю?

— Оглянись вокруг, Лабан, — сколько увлекательных историй! Изучай небо и деревья, следы животных и пути птиц. Ты узнаешь много такого, чего не почерпнешь ни в одной книге.

— Я вчера видела след змеи, — сообщила Руфь. — Возле источника.

— Будь осторожна, — отозвался Лабан. — Тут полно гадюк.

Наступила тишина. Где-то на холмах завыли койоты. И вдруг из загона донеслось ржание и топот встревоженных лошадей.

— Индейцы! — вскочил Лабан и бросился к дробовику.

Эви уронила шитье и, схватив лампу, побежала к двери. Подняв ее высоко над головой, она резко и широко распахнула дверь, встав на пороге.

По двору метались лошади, и среди них — великолепный дикий жеребец. Вытянув шею, он молотил копытами по изгороди загона.

Свет, упавший на спины лошадей, заставил его обернуться, и он резко зафыркал — с вызовом и с недоумением одновременно. Конь не выглядел красивым, но отличался крепким сложением и силой. Жеребец гневно закидывал голову, и его белые зубы блестели в свете лампы, грива была спутана и грязна. Забыв о загоне, он косил на свет огромный влажный глаз и свирепо бил копытом в жесткую землю. Вдруг, повернувшись, куснул ближайшую кобылу и увел свой табун прочь со двора.

Эви еще долго стояла у двери, вслушиваясь в затихающий топот, а потом пошла в загон. Встревоженные лошади испуганно жались друг к другу: их взбудоражил призыв дикого мустанга, но в то же время они дрожали от страха. Она поговорила с ними, успокаивая, положила на место сбитую жердь. Ей приходилось и раньше слышать о том, что в степи живут дикие лошади, но видела их в первый раз.