Неплохое местечко выбрали ребята, думал он, бродя по ранчо «Пять решеток», теперь оно ничье. Парнелл и его бродяги осели здесь, не собираясь долго задерживаться, налаживать хозяйство; так, жили, пока жилось, пока можно было воровать в округе.

Ранчо уютно лежало в прогибе скальной стены, окаймленное деревьями, а небольшая рощица в стороне защищала его от ветра. Дом казался достаточно прочным, и воды имелось в избытке. Трава весело зеленела на начинающемся прямо перед двором пастбище. Словом, осев в таком месте, честный человек да еще с головой обязательно бы преуспел.

По дороге назад Кон несколько раз останавливался, вынимал записки и перечитывал их. Ничего выдающегося в них не было, но они рассказывали об одинокой девушке где-то на севере, которая подолгу не видела людей, отделенная от них простором равнин.

Конагер подъехал к бараку, спешился и начал кидать в кучу свои пожитки.

Леггет вышел из амбара и несколько минут молча следил за ним, а потом спросил:

— Сматываешь удочки?

— Угу.

— Старик расстроится. Уж очень он к тебе привязался.

— Он хороший человек.

— Поговорил бы ты с ним. Он хочет сделать тебя старшим гуртовщиком, сам мне говорил. И сделает, и будет прав. Ты ведь спас и его, и все его имущество.

— Я делал свою работу.

— Ты сделал гораздо больше. Гораздо больше, чем можно было от тебя ожидать.

Конагер выпрямился.

— Мистер, если я нанимаюсь к кому-то на работу, я блюду его клеймо. Если мне что-то не нравится, я ухожу. Мой конь и мое седло всегда при мне, и на свете еще столько мест, которых я не видал. Но когда кто-то нанимает меня, то я считаю, что он нанимает и мои мозги, и вообще все, на что я способен.

— Ты выставил этих скотокрадов вон из нашего штата.

Конагер покачал головой.

— Не стоит так говорить. Я просто не давал им спокойно жить. Люди, не желающие жить честным трудом, обычно очень ленивы, и, если их постоянно теребить, они, как правило, предпочитают поискать себе другое место.

Скатав одеяла и приторочив узел за седлом, Кон пошел на кухню и попросил у повара кофе. В это время вошел Сиборн Тэй и тяжело сел на стул.

— Как дела на пастбищах?

— Порядок. Снега было много, трава прекрасная. Падеж незначительный. Я бы сказал, что впереди у вас очень неплохой год. — Он отхлебнул кофе. — Мистер Тэй, я хочу подвести черту под моим пребыванием у вас.

— Но послушай, Конагер, разве можно так подняться и все бросить? Ты же очень здесь нужен! Я рассчитывал, что ты станешь старшим гуртовщиком. У меня больное сердце, силы уходят… Предлагаю сотню в месяц.

— Не пойдет.

— Да подумай же, ну где еще столько получишь? Ты рисковал головой за тридцать долларов в месяц и заслуживаешь хорошего оклада. Вот что, даю тебе сотню в месяц и десять процентов от прибыли.

— Мне нужно съездить на север. У меня там дело.

Тэй продолжал тихо спорить, но Конагер молча прихлебывал кофе. Повар положил перед ним кусок пирога, и он съел его.

— Я не знаю, как все сложится. Могу и вернуться. Но если вернусь, то наложу лапу на «Пять решеток». Не буду у вас работать, но стану вашим соседом.

— У тебя есть девушка? Ты хочешь жениться?

— Не знаю. Я никогда не был женат, и мне плохо верится, что смогу ходить в упряжке.

Он и правда не знал. Как-то так сложилось, что в пору жениховства Кон всегда оставался позади всех. К тому же часто работал на дальних ранчо, где о девушках только вспоминали. Другие парни, нисколько не лучше его, так или иначе находили себе прекрасных жен… и ужасных, впрочем, тоже.