Однако, не познав магию добра и волшебство печали, скрытые от лишенного души существа, Идрайн все-таки научился у господина многому – тому, что воспринималось не чувствами, а разумом.

    Господин был жесток и беспощадно расправлялся с каждым, кто вставал на его пути. Господин верил лишь в свою силу, в мощь острой стали, в свое превосходство над врагом; всякий враг становился мишенью для его копья, поживой для клинка. Господин был резок, и в речах своих не щадил ни людей, ни богов; первые были ублюдками, лесными крысами, ослиным калом и блевотиной Нергала; вторые – за исключением, разумеется, Крома – сворой недоумков, захвативших власть над миром. Господин был хитер; если лживое слово, обман и притворство вели к цели быстрей оружия, он лгал, обманывал и притворялся – как, к примеру, на зингарском корабле. И, наконец, господин был вероломен, потому что дважды бросал Идрайна, никак не заботясь о дальнейшей его судьбе и о том, сумеет ли верный слуга выполнить повеления госпожи Дайомы и удостоиться ее награды.

    Итак, Идрайн усвоил, что такое жестокость и самоуверенность, сквернословие и божба, хитрость и коварство, поскольку всем этим могло обладать существо без души. Он словно бы сделался слепком своего господина, но только черным, ибо не ведал о грани между жестокостью и воинской доблестью, не понимал различий между самомнением и осознающей себя силой, не знал, что есть хитрость и низкое коварство, а что – проявление истинного ума.

    И, не догадываясь о всех этих мудреных вещах и тонких различиях, но обладая огромной силой, Идрайн сделался страшен.

    ГЛАВА 11

    УСАДЬБА, ОСТРОВ И ЗАМОК

    Пятеро обитали в мире, и хоть был тот мир широк и просторен, приближались времена, когда каждому из пятерых полагалось отвоевать в нем свое место. Воистину неисповедимы пути судеб!

    Серокожий прошел испытание!

    Мысль об этом настраивала Аррака на благодушный лад – как всегда, когда предстояло развлечение. Снова и снова он прокручивал Б памяти одну и ту же картину: дочь Имира, танцующая на фоне белесого марева пурги; киммериец, уставившийся на нее выпученными глазами; его женщина, ничтожный прах земной, в страхе сжавшаяся у костра; и серокожий исполин, подпирающий спиной скалу. Орирга не сумела его зачаровать; он просто уснул, продемонстрировав полное равнодушие к прелестям снежной девы.

    Итак, он остался жив. Киммериец, впрочем, тоже; почему-то Орирга решила разделаться лишь с его спутницей. Но женские дрязги Аррака не интересовали.

    Дух Изменчивости предвкушал момент, когда сможет ускользнуть в новое тело. Эти бесконечные переселения и смены плотского облика являлись одной из причин, по которой Он получил прозвище Великого Ускользающего. Но знали о сем немногие – лишь божества, властвующие над земным миром, их ближние помощники и кое-кто из демонов, способных распознать Аррака под человеческой личиной.

    На время Он расстался с любимейшими из своих занятий – с воспоминаниями о прошлом, с мыслями о собственном могуществе, с думами о том, когда же минет срок Его казни. Если б Ему предложили сейчас вернуться в Предвечный Мир, в сияющие Небесные Грады, Он, скорее всего, попросил бы отсрочить возвращение; Он хотел насладиться последним ходом в старой игре и первым – в новой, еще не начавшейся.

    Старой игрой, сыгранной почти до конца, являлся Гор-Небсехт; новой, пока что непознанной и манящей – этот серокожий гигант, этот убийца, равнодушный к потокам крови и женским чарам.