Ну, а доказательства, которых требовала Дайома… Что ж, она их получит! Получит и голову стигийца, и сломанный кинжал, и свой железный обруч – из рук серокожего!

    Он бросил взгляд на каменное лицо Идрайна, и тот, словно дождавшись разрешения, произнес:

    – Господин! О чем ты думаешь, господин?

    Это было редкостью; голем почти никогда не начинал разговор первым, и уж во всяком случае не интересовался мыслями хозяина. Но долгое странствие изменило его; хоть он и не обладал душой, но с каждым днем все больше походил на человека. Правда, с таким человеком Конану не хотелось бы делить хлеб и вино…

    Но скорая разлука с надоевшим спутником прибавила киммерийцу терпения, и он ответил:

    – Я думаю, как пробраться в крепость. Стены высоки и ворота на запоре… Надо ждать ночи.

    – Зачем? Ворота я разобью. И справлюсь со стражей. Иди за мной и прикончи того, о ком говорила госпожа.

    Конан с подозрением уставился на голема.

    – Она говорила с тобой о колдуне? Ты знаешь, кого надо убить?

    – Конечно, господин.

    – Кровь Нергала! Может, сам в прирежешь стигийскую гиену?

    Идрайн покачал головой.

    – Нет. Госпожа сказала, что с ним справишься только ты. У тебя кинжал и обруч, защищающий от чар.

    Ему известно о магических талисманах, отметил Конан. Интересно, о чем еще? Прежде ему не приходило в голову расспрашивать голема о таких вещах. Нахмурив брови, он произнес:

    – Вижу, госпожа о многом поведала тебе. Я и не знал, что вы с ней толковали про колдуна, нож и обруч… – Сделав паузу, Конан пригляделся к уходившим ввысь стенам и башням Кро Ганбора. Нигде ни единого человека… Казалось, никто их не заметил – или не желал замечать.

    Он перевел взгляд на Идрайна и поинтересовался: – Ну, о чем еще говорила с тобой госпожа Дайома? Что она велела тебе?

    Какие бы подозрения не бродили на сей счет в голове у киммерийца, Идрайн их не подтвердил и не опроверг; серое лицо его оставалось невозмутимым. Едва шевельнув губами, он тихо произнес:

    – Только защищать тебя, господин. Только это. Конан хмыкнул и отвернулся.

    – Ладно, парень! Коль ты справишься с воротами, не будем ждать темноты. Войдем честными разбойниками, а не трусливыми ворами…. – Он скривился, вспомнив Тампоату, разговорчивого пикта, и его рассуждения о грабеже, о воровстве, потом махнул рукой в сторону лестницы: – Ну, поднимайся наверх, серая задница!

    Шагая вслед голему по узким ступенькам, он продолжал думать то про Тампоату, сына Никатхи, то про Эйрима, сына Сеймура Одноглазого. Разумеется, в предстоящем сражении Идрайн был много полезней пикта и ванира, но штурмовать с ними Кро Ганбор было бы куда веселей. Однако, напомнил себе Конан, он пришел сюда не веселиться, а взыскать долги. Его дело – стигиец; а Идрайн, проклятый истукан, пусть разбирается с этим отребьем, слугами Гор-Небсехта. Прах и пепел! Они стоили друг друга – бездушный голем и свора отщепенцев, рыжих псов, которых даже безжалостные ваны считали слишком злобными. И тот, и другие были нелюдью, и не стоило сожалеть о крови, что вскоре окрасит секиру Идрайна.

    Впрочем, о крови Конан никогда не сожалел, но привык выпускать ее сам, не прячась за чужие спины.