– Похоже, ты из Немедии, детка?

    Немедия, особенно Бельверус, ее столица, славилась статными светловолосыми девушками, но тут Конан ошибся: Зийна покачала головкой, шепнув:

    – Нет, господин, из Пуантена.

    Что ж, и в Пуантене встречаются белокурые красотки с голубыми очами, хоть там это редкость! Конан уже собирался продолжить разговор, но тут заметил, что голубые очи Зийны словно бы подернулись пеленой, а по щекам ее катятся слезинки. Вероятно, память о родине расстроила наложницу Гирдеро; Пуантен и в самом деле был прекраснейшей из аквилонских провинций, невосполнимой утратой, достойной того, чтобы ее оплакать.

    Протянув руку, киммериец вытер слезы девушки и ласково погладил ее по волосам. Теперь он сожалел, что коснулся ее бедра фривольным и грубоватым жестом: Зийна явно не относилась к числу продажных шлюх и не заслуживала подобного обращения. В этой девчонке чувствовалась порода! И в манере держаться, и в негромком чистом голосе, и в горделиво-покорном и печальном выражении лица. Негоже этой белой курочке оставаться подстилкой под зингарским петухом, решил Конан, и вдруг сообразил, что она целует его руку.

    – Ты добр ко мне, господин…

    Он снова погладил ее по волосам и раскрыл было рот, чтобы молвить пару сочувственных слов, но внезапно ему показалось, что кто-то стоит за спиной. Конан наклонился, шепнул: «Иди, малышка. Завтра, здесь, на рассвете…» и подтолкнул Зийну к двери капитанской каюты. Дождавшись, когда она исчезнет, киммериец медленно обернулся – перед ним маячила каменная физиономия Идрайна.

    – Прах и пепел! Что тебе надо, проклятая нечисть? – прошипел Конан. – Следишь за мной, серозадый?

    Исполин покачал головой.

    – Не слежу, господин. Охраняю.

    – От кого? От этой малышки?

    Идрайн, по своему обыкновению, молчал, и раздраженный Конан велел ему спуститься в каморку и не высовывать носа весь день.

    – Но я должен быть рядом с тобой, – возразил голем. – Во-первых, я должен заботиться о твоей безопасности. А во-вторых, что я буду делать один в каюте?

    – Думай о будущей своей награде или спи, – приказал Конан, пропуская мимо ушей первое и отвечая на второе. – Спи, нелюдь! Клянусь Кромом, зингарцы уже косятся на тебя. И немудрено: ты ведь не ешь, не спишь и не молишься Митре!

    – Пища мне не нужна, – подтвердил исполин. – А сон… Я даже не знаю, что это такое, господин.

    Конан смягчился. Этот Идрайн, по сути дела, был несчастным созданием, таким же несчастным, как светловолосая Зийна: девушку лишили свободы, а серокожий никогда ее не знал. И не чувствовал прелестей жизни – даже таких, что доступны любому рабу: вкуса сухой корки, солнечного тепла или дуновения свежего ветра на лице, благодетельного беспамятства сна… Сон! Подумать только, он не имел понятия о сне!

    Киммериец попытался растолковать это.

    – Когда человек устает… – начал он.

    – Я не устаю, господин, – прервал его голем. – И я пока что не человек.

    Конан зашел с другого конца.

    – Ты видел, как ночью я лежу в каюте – молчаливо, неподвижно и с закрытыми глазами?

    – Да, господин.