Шемит, сидевший рядом с ним на гнедом жеребце - один из тех, до кого в Базре не успела добраться Конанова секира, - ухмыльнулся:

    – Боишься, украдут твою девку? И то сказать, лакомый кусочек! - он облизнул полные губы и вдруг закашлялся, опаленный яростным взглядом киммерийца.

    – Кром любит лакомиться печенкой болтунов, - процедил Конан сквозь зубы. - Пожалуй, я доставлю ему это удовольствие! Крому пойдет печень, а Нергалу - все остальное!

    Шемит, потупив глаза, смолчал.

    Впереди колоны Таглур замахал саблей, закричал:

    – За мной, соколы! Сокровища Айодии ждут нас!

    Всадники тронулись. Ния, обхватив Конана за пояс, гордо выпрямила стан; наверное, первый раз в своей короткой жизни ехала она на боевом коне, вместе с могучим рыцарем, что должен был - как полагалось в сказке - увезти ее в свой дворец на вершине неприступного утеса и сделать если уж не раджассой, то по крайней мере кьо, первой женой, госпожой над тысячью рабов. Голосок девочки взвился, зазвенел хрустальным колокольчиком, полетел на запад и восток, над морской гладью и дорогой, утоптаной копытами лошадей и широкими ступнями слонов.

    В который уж раз я встаю на рассвете,

    Встречая рождение нового дня,

    Усталый ездок, так похожий на ветер,

    Куда ты спешишь, погоняя коня?

    Иль в пыльной дороге ты счастье обрел,

    И вечно летишь…

    Конан, протянув руку за спину, хлопнул ее по коленке.

    – Помолчи-ка, уттарийский соловей. Пока мы не удрали, не стоит привлекать внимание.

    – Разве мы собираемся удрать, господин? - прошептала Ния, затрепетав от восторга. Побег, вероятно, мнился ей увлекательнейшим из приключений.

    – Конечно. Я не намерен добывать богатство и славу Таглуру под стенами Айодии. Говорят, они очень высоки.

    – Но тут много воинов, господин! Как же мы…

    – Молчи, я сказал! Иначе мне придется задержаться - но только на день, чтобы продать тебя в гарем Ашакана. А стены его дворца еще выше, чем в Айодии.

    Ния испуганно притихла.

    Плотный строй всадников, сверкающих доспехами и оружием, начал втягиваться в городские врата. Рядом с воротами восседал на коне Таглур, окруженный сотниками и телохранителями, и, гордо подбоченившись, глядел на свое воинство. Десяток Саледа Алиама двигался в последних рядах, и Конан понемногу начал отставать. Перед ним лежала дорога, и вела она прямо на восток, в джунгли, к берегам Уттарийского моря, к рыбачьим поселкам, к лодкам… Можно было пришпорить коня и скрыться в лесу словно тень, но киммерийцу хотелось напоследок потолковать с Таглуром.

    В десяти шагах от сердара Конан натянул поводья и вызывающе уставился в его усатую физиономию.

    – Ты, шелудивый пес, сказал, что мой народ, почитающий Крома - дикари, племя шакалов!

    Таглур кивнул головой.

    – Сказал! И еще скажу: за непочтительные разговоры ты будешь бит кнутом перед моей палаткой, волчье отродье. Клянусь белыми бедрами Иштар и мочой черного верблюда!

    – Чтобы отхлестать кнутом, надо сперва поймать, - заметил Конан. - Поймаешь меня, значит твой Митра сильней моего Крома. Ну, а не поймашь…

    Он поворотил жеребца и неторопливо тронулся по дороге к лесу.

    – Эй, свинья киммерийская, ты куда? - заорал воевода. - Куда, северянин? Тебе заплачено шесть золотых!

    – Я давно пропил их в кабаках Базры, - откликнулся Конан.