Изменить размер шрифта - +
Это великое счастье, сын мой! Ибо самое драгоценное в нас - душа, а что, кроме умной беседы и состязания мудрых и искусных, может возвеселить ее?

    Многие вещи, подумал Конан. Вино, девушки и глотка врага под твоим клинком… А также - сокровенные милости раджассы, Благоухающей Ночной Лилии… Но все эти удовольствия вряд ли были доступны старцу Вадрапале, который продолжал свою речь:

    – У нас говорят так, сын мой: если ты думаешь, что имеешь близких, ты ошибаешься; если ты думаешь, что владеешь богатством, ты вновь ошибаешься; у тебя есть только твоя душа… Прими же сию мудрость, странник, в дар от меня, и поделись каким-нибудь речением своего народа.

    Конан усмехнулся. Нечто подобное насчет богатства и близких говорил ему в детстве отец, киммерийский оружейник, но там речь шла не о душе.

    – У нас, в северных землях, говорят так: если ты думаешь, что имеешь семью, богатство, бога и душу, ты ошибаешься; у тебя есть только твой меч.

    – Жестокие слова, - произнес Вадрапала, - жестокие, но - увы! - справедливые. Просто для одних меч и душа - нечто единое, а для других единое - душа и книга, душа и ситар, душа и корабль, бороздящий океанские просторы.

    – Каждый из нас выбирает свои пути в жизни, почтенный сан-па.

    – Воистину так, сын мой, воистину так. Нет двух одинаковых камешков на морском берегу, нет двух одинаковых листьев в древесной кроне и нет двух одинаковых людей в толпе. Все различны, милостью могучего Асуры и любвеобильной Лакшми…

    Так, в мудрой беседе, они одолели лестницу и вошли в верхний зал под куполом, озаренный множеством светильников. Была эта комната просторной, круглой, убранной тяжелыми кхитайскими шелками и легкими газовыми тканями Вендии. Пол устилали ковры, посередине стоял низкий, но массивный стол из железного дерева, со столешницей, искусно выложеной по краям перламутром. По одну сторону стола имелось небольшое возвышение о пяти ступеньках, тоже покрытое ковром небесного цвета, на котором лежала плоская подушка и стояла ширма. По другую сторону стола, у стен покоя, сидели, скрестив ноги, придворные в богатых сарангах. На плечах женщин искрились шарфы из тончайшего шелка, руки мужчин мерно раскачивали веера. У широких проемов, что вели на балкон, курились ароматным дымком жаровни, распространяя приятный запах сандала.

    Певцы располагались у стола, и было их двое. Теперь понятно, решил Конан, почему сан-па так настойчиво приглашал чужеземца - нужен был третий. Что за состязание вдвоем? Втроем совсем другое дело.

    Придворный поэт Те Ранг был мужчиной средних лет, довольно хилым даже по уттарийским меркам, с козлиной бородкой и слегка кривоватыми ногами. Он облачился в одеяние цвета слоновой кости, подпоясанное алым поясом. Руки Козлобородого были тонки, но ситар он держал уверенно и выглядел достойным соперником - если не на поле боя, то на этом певческом состязании.

    Сапхара из Камбуи, молодой человек с бледным и печальным лицом, казался отрешенным от всего земного. Похоже, его терзало некое тайное желание, не дававшее покоя; его длинные тонкие пальцы беспрерывно гладили ситар, в глазах застыла неизбывная тоска.

    Впрочем, он тут же оживился, когда властительная раджасса возникла из-за ширмы. Говоря начистоту, он буквально пожирал ее глазами, и Конан, ведавший немало о человеческих страстях, понял, из-за чего печальный Сапхара пустился в путь из Камбуи в Прадешхан.

    И в самом деле, раджасса была прелестна! Губы - алый мак, глаза - черные тюльпаны, щеки - розовые лепестки шиповника, шея - нежней белой лилии. Все, как обещал старый Вадрапала! И надо сказать, он не преувеличил.

    Конан, уже сидевший на своем месте у стола, мельком посмотрел на свою юную невольницу, устроившуюся рядом с ситаром на коленях.

Быстрый переход