– Вот как! И у кого же он? Бог подсказал тебе? - Почувствовав волнение, король всмотрелся в бледное лицо Хадрата, но тот смущенно отвел глаза.

    – Я не могу сказать, ибо Асура мне этого не открыл. Таинство было совершено по всем правилам; я принес жертвы цветами, маслом и вином, я зажег ароматические снадобья, я погрузился в транс и слился с божеством… И - ничего! Ничего, мой господин! Странное дело: бог не видит зла!

    Конан нахмурился.

    – Может быть, он ослеп? Или ты плохо просил его?

    – Ни то и ни другое! Он не видит зла, потому что его нет.

    – Кром! Этого я не понимаю! Не хочешь же ты сказать, что…

    – …что похититель камня не злоумышляет против тебя. Именно так, мой повелитель! И я тоже этого не понимаю, но уверен, что демон здесь не при чем. Вряд ли он питает к тебе теплые чувства.

    Брови короля сошлись еще сильней, а лицо помрачнело; сказанное Хадратом поразило его. Как мог вор, укравший сокровище, не желать ему зла? Ему, королю, его королеве и их сыну? Его приближенным, его вассалам и войску, его народу? Его землям и городам, всей Аквилонии? В этом таилось что-то неправильное и нелепое, и Конан решил, что полагаться на божественную помощь Асуры и магию Хадрата не стоит; шемит Сирам хоть и обыкновенный человек, а действует надежнее. Правда, шемит и маг сходились в одном - в том, что посещение пещеры бессмысленно и опасно; однако король не желал отказывать себе в этом приключении.

    Поразмыслив, он произнес:

    – Я тоже не люблю демонов, Хадрат, и спущусь в подземелье не ради поисков пропавшего, а чтоб разделаться с гнусной тварью, что обитает там.

    – Это опасно, мой господин.

    – Опасно? Смотри! - Конан завернул полу своего плаща, показав жрецу Асуры свой меч и топор. Асгардская секира была огромной и тяжелой; вряд ли нашлось в Таринтии много людей, способных поднять ее хотя бы на уровень плеча. Но королю это страшное оружие было как раз по руке.

    Он бросил на Хадрата испытующий взгляд.

    – Ну? Пойдешь со мной? Все же это проклятое подземелье - не Серые Равнины!

    Словно подражая королю, жрец молча распахнул свой плащ. У пояса его тоже кое-что висело: объемистая фляга и секира, не менее огромная, чем асгардская, но совсем иного вида и другой работы. Лезвие ее было широким, но изящным, и даже у обуха не превышало толщиною пальца; полукруглое, напоминающее лунный серп, украшенное неведомыми письменами, оно сияло неярким серебристым светом. Рукоять, которую венчал хрустальный шарик, показалась Конану слишком тонкой, хотя и длинной; на ней тоже были вырезаны руны, но не угловатые хайборийские, а совсем иных очертаний, более плавных и мягких, напоминавших иранистанское или вендийское письмо. Оружие выглядело совсем новым, но руны подсказывали, что топор этот, скорей всего, древнее Великой Катастрофы, случившейся четыре или пять тысячелетий назад.

    – Что это? - спросил Конан.

    – Тебе ведь придется драться, - чуть приподняв брови, невозмутимо заметил Хадрат. - И потому Асура на эту ночь готов одолжить тебе свое божественное оружие.

    – Моя секира кажется надежней.

    – Только кажется, мой государь. Сотворенное людьми не может равняться с изделием богов!

    Жрец отцепил оружие и сунул Конану в руки. Топор был на диво легок, и древко его устроилось в ладони короля, как младенец в колыбели. Лезвие было заточено с неимоверной остротой, и он подумал, что в сравнении с ним лучшая из булатных иранистанских сабель выглядит палкой, которой погоняют ослов.