— Я тоже любил! — сказал он глухо. — Любил настолько сильно, что поведал своей любимой самую страшную свою тайну… И она выдала меня. Выдала меня врагам, погубила не только мою жизнь, но и всех моих друзей!

Рагнахар взглянул на него почти с ужасом. В глубине глаз аквилонца — где-то в сокровенной их глубине — он увидел отсвет дикой, звериной тоски, какой никогда не предполагал увидеть в глазах человека.

— Я кричу повсюду о том, что ненавижу женщин, их мелочность, трусость, подлость, себялюбие… Потому что боюсь признаться себе самому, что во всем виноват только я! Я должен был понимать, что из себя представляет Лигия на самом деле! Но не хотел понимать — был настолько ослеплен любовью, — Брикций говорил и чувствовал, как вместе со словами изливается из его сердца эта щемящая боль, черной рекой уносится куда-то в глубину ночи, и на душе становится спокойнее и легче. — Я ненавижу и презираю ее, Рагнахар! Но она не отпускает, по-прежнему мучает меня в снах — едва ли не каждую ночь я вижу ее глаза, ее улыбку и… Через каждую женщину, которую я встречаю на своем пути, на меня смотрит Лигия! Я безмерно устал, Рагнахар…

Никогда, ни одному человеку Брикций не рассказал бы того, что говорил сейчас волколюду. Наверное, что-то подсказывало ему, что Рагнахар действительно сможет понять, может быть, потому, что не человек и не меряет жизнь человеческими мерками! И еще — потому, что любил достаточно сильно, чтобы познать несокрушимую власть этого чувства. И он оказался прав — он прочел в зеленых, ясных, как лесное озеро глазах волколюда преисполненные печали слова: «Не знаю, кому из нас хуже!»

И эти слова не требовалось произносить вслух. Брикций и Рагнахар теперь могли понимать друг друга без всяких слов! Этой темной, беззвездной ночью, у тихо тлеющего костра, впервые в истории Великого Леса, два злейших врага — волколюд и человек — поняли друг друга!

На следующее утро Рагнахар, как и обещал, постарался разузнать о судьбе Конана. Брикций не был свидетелем встречи Рагнахара с другим волколюдом: тот оставил его вместе с Вуйко, а сам отправился куда-то в чащу Леса. Они ждали долго, а потом Брикций услышал отдаленный протяжный вой, и снова все смолкло надолго…

Когда он спросил у мальчика, что значит этот вой, Вуйко объяснил ему, что таким образом волколюды общаются друг с другом: его отец призывал к себе вестника, дабы спросить его о последних лесных новостях. Опять пришлось ждать, Вуйко успел приготовить обед, и они с Брикцием съели его почти полностью, когда появился Рагнахар.

— С твоим другом все в порядке, — ответил он на немой вопрос аквилонца. — Его приняли как гостя и собираются отвести к Священному Дереву. Я получил позволение привести тебя туда же. Так что скоро ты увидишь…

Радость от известия о том, что командир жив и здоров, омрачилась для Брикция известием о том, что Конана собираются подвести к Священному Дереву… Действительно ли как гостя? Или, может быть, хотят насильно сделать оборотнем? Вряд ли, конечно, кому бы то ни было удастся сделать с Конаном хоть что-то вопреки его воле… но все-таки!

Благодаря целебному действию трав, раны на шее Брикция заживали с удивительной быстротой. Шли по Лесу уже несколько дней, и аквилонец ловил себя на мысли, что, если бы не тревога за Конана, то он не особенно стремился бы достичь цели своего путешествия! Ему нравилось просто идти по Лесу, устраивать привалы, когда чувствовалась усталость, охотиться, когда хотелось подкрепить силы, не думать о том, как заработать деньги, как угодить очередному правителю, не думать о глупых правилах и условностях, которые люди в разных странах устанавливают словно бы для того, чтобы усложнить жизнь себе и другим! Простая и бесхитростная жизнь Великого Леса доказывала, что можно запросто обойтись и без этого всего…

Но Брикций так и не смог даже на мгновение забыть о том, что он человек и что он принадлежит тому безумному, пестрому миру, бесконечно простирающемуся вдаль.