Она улыбнулась и поставила один из своих любимых дисков.

Анри вышел из ванной в свежей рубашке, завязывая галстук.

— Ну, тогда до свидания, Катрин, до вечера.

— Не получится. Я буду в театре. Новая пьеса Шмитта.

— Вот как? Это так важно?

— Для тех, кто любит театр, да; для остальных не имеет значения. Не волнуйся, я иду туда от имени нас обоих. Как всегда, жертвую собой.

— Ты ворчишь, а сама обожаешь театр.

С непринужденным видом он приблизился, вытягивая губы для поцелуя, этакий занятой человек, не забывающий выказать нежность.

И в это мгновение она почувствовала его запах. И тотчас сердце ее сжалось. Откуда у нею эти духи? Кто ему их подарил? Кто выбрал этот незнакомый аромат? Сомнений быть не могло: у него новая любовница, постоянная. Проститутка не дарит духов, только чувствительная влюбленная дама может отважиться на это. Привыкшая скрывать свои мысли, Катрин вдруг услышала свой вопрос:

— Кто тебе подарил эти духи?

— Ну… да… ты же.

— Это не я.

— Ах… а я думал…

— Нет.

— Слушай… я сам не знаю… Я не обратил внимания… Я столько подарков получаю… Может, Риго?

— Ты теперь пользуешься духами, которые выбирают мужчины?

— Почему бы нет? Ты что, намерена устроить мне сцену ревности из-за духов?

— Нет, я не такая дура: у меня есть поводы получше духов, чтобы устроить тебе сцену; столько, что затрудняюсь в выборе.

Он посмотрел на нее настороженно, готовый к бою, политический хищник, способный убедить хоть лысого отпустить себе волосы.

Она опередила его, спокойно добавив:

— Я не буду устраивать скандал. Я не испытываю никакой ревности.

— А… ну ладно.

— Ни капли. Я спокойна, как вода в пруду. Даже странно… Наверно, права народная мудрость насчет того, что ревность — признак любви?

Он вздрогнул, на этот раз задетый. Бедный президент, усмехнулась она, он так привык к лести, что из-за чрезмерной опеки сделался ранимым: вот, обиделся на брошенное вскользь замечание, как будто потерпел поражение на выборах.

— Похоже, я чего-то не понял, — вздохнул он.

Он не оборвал разговор, потому что обычно ничего страшного не происходило, Катрин привыкла все свои упреки держать при себе.

Она вспомнила о присущей ей сдержанности и подумала, что ему всегда слишком везло, и внезапно решила изменить своим привычкам.

— Все ты понял, Анри. Я тебя больше не люблю. Ну нисколько.

Президент вдруг стал похож на маленького мальчика, удивленного, наказанного, уязвленного, разочарованного, мальчика, пытающегося превозмочь боль, старающегося держаться как настоящий мужчина. Чтобы его добить, она добавила:

— И уже давно!

— Катрин, ты шутишь?

— Тебе смешно?

— Нет.

— Значит, это не шутка.

Он что-то пробормотал, его душила ярость. Напуганный, как кролик, застигнутый светом автомобильных фар, вне себя от волнения, он резко отскочил, поморщился, его всего передернуло. Издав несколько нечленораздельных звуков, он наконец собрался выдать целую фразу, но Катрин перебила его:

— Успокойся, Анри, тебе не больно. Это просто твое самолюбие кровью обливается. А самолюбия в тебе много. Сколько? Скажем, восемьдесят — восемьдесят пять процентов твоей личности. К счастью, через несколько минут твоя любовница — ну та, с обонянием, парфюмерша, — тебя утешит.