Нынче в октябре я совершаю поездку по Соединенным Штатам и англоговорящей Канаде с презентацией вышедшей на английском моей первой книги новелл «Одетта Тульмонд», благодаря волшебству перевода превратившейся в «The Most Beautiful Book in the World», «Самую прекрасную книгу в мире» (по последнему рассказу сборника), что, несомненно, является самым скромным названием в мире.

Ее принимают прекрасно. Надо же! Это означает, что о Франции сейчас хорошо пишут, потому что сдержанный прием очень редко выходящих здесь французских книг отражает состояние международных отношений. Мне любопытно узнать, что только французы способны смешивать забавные истории с философией, говорить о важных вещах с легкостью и глубиной. Сегодня это приветствуется. Прежде меня за это ругали…

Во время всех этих литературных фестивалей, публичных чтений, где я стараюсь использовать американский перевод, реакция слушателей и читателей меня восхищает. Сообщив, что у меня очаровательное чувство деталей, они тут же кидаются в ближайший книжный магазин и разбирают последние экземпляры.

А ведь как раз частностей в моих книгах не так много… Но именно при помощи этих элементов я описываю целое. Старая французская традиция, называющая меч клинком, а корабль — парусом. Это называется синекдоха — называние целого через его часть, — и, выходя за рамки стиля, я распространяю синекдоху на драматургию, на повествование.

Действительно, в англосаксонском пространстве, где производятся толстые книги, неизменно толстые, перегруженные деталями и описаниями (результат гигантского исследовательского труда и документалистики) книги, откуда на вас сотнями страниц изливается информация, — эта увлеченность синекдохой поразительна.

Я считаю, что искусство писателя, как и искусство художника, заключается в умении выбрать: задать нужные рамки, определить самый выгодный для описания момент, уметь сказать многое малым.

Все еще Америка… Я испытываю настоящее счастье, открывая для себя книги и писателей, которых прежде не знал; с ними я провожу вечера за бокалом вина, мы переделываем мир и говорим о литературе, как будто нам двадцать лет… Их смиренная вежливость и уважение к другим авторам меня трогают, вдохновляют.

Сегодня вечером несколько писателей читали по очереди в битком набитой аудитории. Тексты были хороши, их читали авторы-американцы или канадцы. Но все же у меня осталось ощущение недостаточно сытного ужина: вроде поел, да не наелся.

Разумеется, ни один сведенный к нескольким страницам отрывок из этих романов не был самодостаточным, поскольку отсылал читателя к полному тексту.

Поэтому мне было нетрудно ублажить аудиторию, поднявшись на эстраду с целой новеллой.

Что замечательно в американцах, это fair play. Нисколько не завидуя моему успеху, коллеги-писатели горячо поздравили меня.

Тут я вновь мысленно отметил, что мне есть чему поучиться…

В Торонто разговариваю с литературным критиком. Вокруг нас громоздятся стопки книг, где все перемешано: запущенные бессмысленным маркетингом коммерческие романы, настоящая литература, опусы спортсменов или телекинозвезд, которые знамениты не потому, что пишут, а пишут, потому что знамениты, и т. д. Мне становится дурно, и я не пытаюсь это скрыть.

— Как вам удается во всем разобраться и расставить эти книги по полочкам? — спрашиваю я его.

— Я считаю покойников.

— Простите?

— Я считаю покойников. Больше двух покойников — коммерческий проект. Один-два — литература. Совсем без покойников — детская книжка.

«Возвращение».

Я пишу его, находясь вдали от дома, как моряк из моей истории. Переезжая из гостиницы в гостиницу, я мучусь тоской по семье. Мне не терпится к ним вернуться, и я сочиняю эти страницы для них, чтобы они, когда я вернусь, быть может, угадали, как мне их не хватало, как я их люблю, а главное, как бы мне хотелось любить их еще сильнее.