Он засмеялся, а его друзья стали подшучивать над ним.

«Дымка» моя уже просто дымилась от жары и усталости. Надо было дать ей отдохнуть и, кроме того, мне пообедать.

Я остановилась возле кафе на улице Палиашвили. Один парень из нашей колонны, Дима Шкаликов, стоявший впереди меня в очереди, кивнул мне, и мы сели за один столик.

Дима уверяет, что, несмотря на свою фамилию, в жизни не брал в рот спиртного.

Он некрасивый, лысый, рот до ушей, но вроде бы славный. В парке считают, что Дима влюблен в меня, но он сам понимает, что я вряд ли отвечу на его чувство, а потому никогда не говорит никаких комплиментов и не приглашает провести с ним время.

Влюбленность в меня не мешала Диминому аппетиту, он уплел за обе щеки тарелку украинского борща, порцию бефстроганова, а потом, подумав, с меланхолическим видом взял еще манную кашу и три стакана компота.

Пообедав, мы с Димой вышли к нашим машинам. Дима увидел собачку, подаренную давешним хормейстером.

— Штучная вещь, — сказал. — Откуда?

— Подарок.

— От любимого человека?

— Ну уж, от любимого, я его впервые сегодня увидела…

— Тогда мне легче дышать, — сказал он.

Я села в свою машину, он сел в свою.

— Поехали на Воровского, — сказала я.

Он согласился.

— За тобой хоть до самого Ярославля.

— Если диспетчер даст разрешение.

— Вот это уж запросто!

Я прислушалась:

— У тебя, кажется, мотор кашляет!

Он тоже прислушался:

— Нет, показалось:

— Наши источники повышенной опасности требуют постоянного внимания, — сказала я.

Он не расслышал моих слов, сказал:

— Як тебе всегда внимателен в полной мере.

Мы остановились около Театра киноактера. Там столкнулись два частника: «Москвич-408» и «Жигули». «Жигули» — новенькая, с иголочки, машина, вишневого цвета, покалечена до того, что смотреть больно: фары разбиты, бампер помят, крылья просто-напросто всмятку.

Женщина — водитель «Жигулей» — стояла на тротуаре, горестно смотрела на свою машину.

Она молодая, наверно, немногим старше меня, хорошенькая, в нарядном платье, в волосах ленточка. Может быть, это отец подарил ей машину? Или муж? Почему-то хотелось думать, что подарил отец.

— Грамотно чокнулись, — сказал Дима. — Хорошо, хоть сами-то жмуриками не стали!

Он всегда изъяснялся в таком вот стиле. Это у него я научилась выражению: «Кати от меня баллоны». Впрочем, он и не так еще может выразиться.

По-моему, он первый изобрел прозвища, бытующие среди шоферов: шляпа, пиджак, лимонадник. Шляпа — это приезжий, не знающий Москвы, кого можно везти с Казанского вокзала в Сокольники через Шелепиху. Пиджак — человек опытный, такого не проведешь. А лимонадник — это пассажир, который платит точно по счетчику, копейка в копейку, разве лишь иногда прибавит пятачок на лимонад.

Любопытно, что пешеходы глянут на покалеченную машину и равнодушно пройдут мимо. Но ни один шофер не останется безразличным, каждый, проезжая, непременно повернет голову, пытаясь получше разглядеть все, что произошло.

Мы снова поехали с Димой друг возле друга, но тут кто-то махнул рукой на тротуаре. Дима сказал:

— Давай, Катя, клиент крахмалится.

В конце дня я поехала к стоянке на улице Горького. Жарко, очередь длинная, все распаренные, раздраженные.

Он стоял впереди. Конечно, я сразу узнала его, а он шагнул к машине, не глядя на меня, лениво бросил:

— Химки-Ховрино, улица Дыбенко…

Он не узнал меня, вернее, не заметил.