Мы ехали по улице Горького. Был уже вечер, движение все нарастало, и мы то и дело останавливались перед красным светом.

В зеркальце я хорошо разглядела его. Он не изменился, по-моему, стал даже еще красивее, что называется, представительней. Благородная седина на висках, красивые, четко вырезанные губы, темные солнцезащитные очки.

Он снял очки, спрятал их в карман пиджака. Лицо загорелое, глаза сощурены, не то дремлет, не то устал от жары. Он всегда плохо переносил жару.

Вот такой, с полузакрытыми глазами, он сейчас удивительно схож с Маськой, одно лицо. Я больше похожа на маму, а Маська — вылитый отец.

Я смотрела прямо перед собой, и казалось, я снова еду по дороге своего детства. Вот старый кукольный театр Образцова, сколько раз мы ходили с ним туда, он тоже любил спектакли Образцова, говорил:

— Еще неизвестно, кому интереснее спектакль, взрослым или детям…

Вот стадион Юных пионеров. Обычно он встречал меня возле ворот. Бывало, стоит, терпеливо ждет, высокий, в руке сигарета. Увидит меня, кинет в сторону сигарету.

— Как дела, малыш?

А вот бассейн ЦДСА, мы с ним туда ходили несколько раз. Он плыл рядом, всегда готовый прийти на помощь, у меня было короткое, нетренированное дыхание, и я быстро уставала, а он плыл рядом и командовал:

— Шире руки, вот так, теперь ложись на спину, отдыхай…

Я ложилась, и вода как бы расступалась подо мной, и я снова мгновенно переворачивалась на живот, а он смеялся:

— Трусишка, чего же ты боишься? Я ж с тобой…

Помню, мы поехали с ним и с Маськой на аэровокзал. Была зима, холодный декабрьский день. Я уже была как-то с отцом на аэровокзале, а Маська очутилась там впервые.

Как же поразил ее весь этот праздничный, пронизанный многоголосым шумом и музыкой мир!

Радио передавало музыку, потом музыка внезапно обрывалась, и чей-то жестяной голос металлически чеканил:

«Внимание, граждане пассажиры…»

Одни люди садились в автобус, чтобы ехать в аэропорты, другие выходили из автобуса, шагали нетвердо, все еще не веря, что наконец-то под ногами земля.

Пробегали миловидные стюардессы, переговариваясь друг с другом, летчики гражданской авиации несли небольшие чемоданчики — это был особый, ни на что не похожий быт,-со своими, только ему присущими законами, вдруг возникший в центре Москвы.

Маську особенно поразил справочный телевизор. Нажмешь кнопку — появится на экране девушка, спросишь ее, куда летит самолет, она ответит.

Маська нажала кнопку, спросила:

— Когда самолет в Челябинск?

Почему именно в Челябинск, никто из нас не мог понять.

Девушка, мордастенькая, с густой челкой, как сейчас помню ее лицо, коротко ответила:

— В девятнадцать сорок. Аэропорт Домодедово…

Экран тут же погас. Маська радостно засмеялась. Снова нажала кнопку. Девушка опять глянула на нее подрисованными глазами.

Маська сказала:

— Какая вы красавица, тетя…

Мы с отцом фыркнули, а девушка улыбнулась, показав некрасивые зубы.

…Все дальше разворачивалась дорога. Бежали навстречу дома, деревья, места, чем-либо памятные для меня. Вот здесь мы шли с ним и с Маськой, и он купил нам стакан жареных семечек; здесь я упала, расшибла до крови коленку, и он взял у продавщицы газированной воды стакан с водой и промыл мне коленку.

А в кинотеатре «Сокол» мы смотрели с ним «Повесть о настоящем человеке». В темноте у него влажно блестели глаза, и по щеке протянулась узенькая полоска слез. Отец был сентиментален, наверно, правду говорят — жестокие люди сентиментальны.