«Страна читателей» — вспомнился мне заголовок статьи французского издателя, недавно приезжавшего в Москву.

Статья была напечатана в нашей газете, на первой полосе. Автор непритворно удивлялся пылкой любви к печатному слову, которая характерна как для совершенно молодых, так и для старых людей.

Я кинула еще раз взгляд на девушек с книгами, на пожилого человека, читавшего газету, на старуху с журналом и подумала, что наш «ас фотоискусства» Ардик Моргунов наверняка нащелкал бы с десяток жанровых снимков с натуры в различных ракурсах.

В руках у меня тоже была книга — «Избранное» моего любимого Грина, но я так и не раскрыла ни одной страницы, потому что глядела в окно, за которым на равном расстоянии мелькали огни тоннеля, и отдавалась бесполезному, бесцельному занятию — думам о том, что могло быть и чего не случилось…

Напротив меня на скамейке уселись трое юношей. Я хорошо разглядела всех троих.

Один — здоровяк, с виду добродушен, одет в роскошное светло-серое кожаное пальто.

Другой одет в нейлоновую куртку, которые теперь почему-то предпочитает носить молодежь, может быть, потому, что такие вот куртки практичны, легки и хорошо держат тепло.

У него круглое, почти детское пухлощекое лицо, одна рука на перевязи, должно быть, вывихнул или сломал.

Третий, самый из всех высокий, но неуклюжий, нескладный, откровенно некрасив. Наверное, он сознает свою непривлекательность, потому что лицо его хранит ироническое выражение, видимо ставшее уже привычным.

Он как бы хочет сказать: «Меня ничто не интересует, мне всё до лампочки, и вы все тоже мне не нужны…»

Но я поймала случайно его взгляд, брошенный на девушку, сидящую рядом, и сразу же безошибочно поняла, что он тянется к радостям жизни, пожалуй, даже сильнее, чем его друзья.

Девушка — самая обычная, в меру толстенькая, розоволицая, пышные рыжеватые волосы выбиваются из-под вязаной шапочки, простенькие, неумело подмалеванные глаза кокетливо прищурены, пухлые, простодушные губы слегка тронуты светлой помадой…

Трое юнцов, встав со скамейки, окружили девушку тесным кольцом и, что называется, выкаблучиваются: подшучивают друг над другом, острят, стараясь привлечь ее внимание.

Особенно усердствовал здоровяк. Правда, его товарищ с перевязанной рукой не отставал от него.

Уж как они потешались друг над дружкой! Как изощрялись во всевозможных остротах, стремясь превзойти один другого…

Кажется, если бы было можно, они бы прошлись колесом по вагону в честь своей случайной соседки.

И только тот, некрасивый, невзрачный, сохранял ироническое, отсутствующее выражение лица, дескать, что мне до вас до всех, вы для меня ровным счетом ничего не значите…

Девушка ежилась, пожимая плечами, улыбалась, порой даже хихикала, должно быть сознавая себя королевой, желанной и недоступной, потом вдруг воскликнула:

— Это что, уже «Библиотека»?

И мигом вскочила с места.

Юноши, оставленные ею, одинаково грустно проводили ее взглядом.

Печальнее всех глядел ей вслед самый некрасивый, должно быть скрывая от товарищей, что внезапно влюбился в нее.

А я подумала, что девушка, выскочив из вагона, может быть, упустила случай, который сам плыл ей в руки?

И может, быть, именно с кем-то из троих, со здоровяком в кожаном пальто или с другим, в нейлоновой куртке, а вернее всего, возможно, и с самым из них некрасивым, она могла бы быть счастливой…

В молодости на моем счету было много упущенных возможностей, я пропускала их одну за другой.

Кто знает, вдруг и эта девушка решила, что одной возможностью больше или меньше дела не меняет?

Впрочем, судя по ее лицу, по простеньким, не очень выразительным глазам, она не слишком-то часто предпочитала размышлять о перипетиях своей жизни…

Потом я села на освободившееся место, рядом с молодой женщиной и с мальчиком, должно быть ее сыном, лет шести на вид.