Когда «русская полиция» и несколько немецких солдат впопыхах примчались в радиостудию, было уже поздно. Связанный диктор тихо скулил в углу — он был основательно избит и количество зубов у него поуменьшилось. Часовой оказался мертвым, а Мишкина и следа не было… «Граф Монтекрист» на прощанье разбил вдребезги микрофон, чтобы немцы не могли им воспользоваться, а на столе была оставлена записка следующего содержания:

«Паразиты, бросьте обманывать народ! Предупреждаю, что всех дикторов буду лупить нещадно. Смерть немецким оккупантам!

Граф Монтекрист».

Когда Трубникову доложили о происшествии в радиостудии, он перетрусил необычайно. Появление в городе «графа Монтекриста» не сулило Трубникову ничего хорошего. Он прекрасно помнил характер «графа» и догадывался, что тот вернулся в город не зря и что лично ему,

Трубникову, это не предвещает ничего, кроме неприятностей.

Он стал еще осторожнее, чем был раньше. Показывался на улицах не иначе, как в сопровождении трех полицейских, по ночам вовсе не выходил, а у своего дома поставил усиленную охрану. Бургомистр был вообще недоволен своей судьбой. Он не был уверен в завтрашнем дне и в прочности своего положения. Население молчаливо, ни очень выразительно бойкотировало его, и он нередко читал в глазах людей такое презрение и ненависть к себе, что от одного этого мгновенно обливался холодным потом. Немцы каждый день предъявляли все новые и новые требования и, в свою очередь, не скрывали, что относятся к Трубникову с презрением.

И, наконец, в городе продолжала действовать какая-то подпольная группа, которую, несмотря на принятые меры, не удавалось обнаружить. Она причиняла много беспокойства и Трубникову и немецким властям.

Все это вместе взятое, а главное-многие факты, свидетельствовавшие о росте недовольства населения, заставили немцев призадуматься.

Однажды немецкий комендант вызвал к себе Трубникова и сказал ему улыбаясь:

— Что вы скажете, господин бургомистр, если я предложу некоторые начинания, которые… гм… будут направлены к организации дружбы и… гм… любви между населением и германским командованием. Это… гм… новый вид нашей политики… Вы меня понимаете, господня Трубников?

«Давно бы так!» чуть не крикнул Трубников, но время остановился и почтительно спросил:

— Что имеет в виду господин комендант?

— Ну, скажем, надо отремонтировать эту большую церковь, которую разрушила бомба. Это сделают своими руками наши — немецкие солдаты. Они это сделают красиво, быстро и очень… гм… очень с любовью… Потом мы можем пригласить русского священника и в этой церкви сделать, как это говорят в России, большую… большую молитву.

— Большой молебен, — сказал Трубников, с интересом слушая коменданта.

— Вот именно: большой молебен. Пусть население видит, как германское командование заботится о религии

На следующий день специально вызванная техническая рота приступила к ремонту церкви. Немцы действительно восстановили ее очень быстро. После этого срочно потребовался священник. Но тут возникло неожиданное осложнение. Два городских священника, как выяснилось, эвакуировались перед приходом немцев на восток, и некому было служить молебен. Из-за таких пустяков срывалось все дело. Трубников в ответ на брань и упреки коменданта только беспомощно разводил руками и лепетал что-то о «бедности духовных кадров».