— Ну, и что ты предлагаешь, а, Джо?

— Ты мне это перестань, — взвился Джо. — Это не только мой ребенок. Что ты предлагаешь?

— А что я могу предложить, если даже не знаю, собираетесь вы его оставить у себя, или отдать на усыновление, или еще чего. Ты прекрасно знаешь, я оплачу акушера, и клинику, и все такое, и дальше буду помогать, если ты решишь его оставить, а если на усыновление, тоже сделаю все, что в моих силах. Если б я сам мог его вырастить и воспитать, так бы и сделал.

— Но блевать-то ты за Ренни не сможешь, и схватки родовые тоже ведь напополам не разделишь.

— Нет, здесь от меня вряд ли будет толк.

— Ты слишком все упрощаешь, даже когда говоришь, если я, мол, приму решение оставить ребенка. Ты перекладываешь ответственность на одного меня. Обещаешь взять на себя расходы, но дело-то не в этом, и ты это прекрасно знаешь. Перевести проблему в план практический, деньги там, туда-сюда, милый мой, слишком просто. Я был бы тебе весьма признателен, если бы ты просто взял на себя свою долю ответственности. Только не бей себя пяткой в грудь и не тяни все это гребаное одеяло на собственную задницу. Тоже слишком просто.

— И как же это сделать — взять на себя свою долю ответственности? — спросил я. — Объясни, я готов.

— Тогда, бога ради, займи хоть какую-нибудь позицию и держись ее, чтобы мы знали, с кем имеем дело! И не отбрасывай мячик мне. Как тебе кажется, что я должен делать? Скажи Ренни, что ты хочешь, чтобы она сделала, и чего ты хочешь от меня, а потом мы тебе скажем за себя. И вот тогда, с божьей помощью, можно будет наконец взяться за дело всерьез!

— Джо, у меня четких мнений нет, — твердо сказал я. Беда была, конечно, в том, что у меня их было слишком много. Я болел за всех за нас разом.

Джо соскочил с кровати, схватил пистолет и направил его мне в лицо.

— А если я тебе скажу, что спущу курок, будут у тебя мнения по этому поводу? К горлу у меня подкатила тошнота.

— Валяй, жми собачку.

— Зараза; значит, ты вообще никогда и ничего не сможешь решить. — Он положил пистолет назад на подставку. Ренни наблюдала за этой сценой со слезами на глазах, но плакала она не по нам.

— А что ты собираешься делать? — спросил ее Джо достаточно резко, и, когда она покачала в ответ головой, я заметил, что глаза у него тоже подернулись влагой, хотя выражение лица не изменилось. Нет, не было против меня альянсов: всякий плакал о своих печалях.

— Мне все равно, — сказала Ренни. — Делайте что хотите.

— Вашу мать! — заорал Джо, и слезы потекли у него по щекам. — Я не собираюсь думать ни за него, ни за тебя. Думай сама, или я больше знать тебя не знаю! Я не шучу!

— Я не хочу этого ребенка, — сказала ему Ренни.

— Хочешь отдать на усыновление?

Она покачала головой.

— Не выйдет. Если я буду носить его девять месяцев, я все равно его полюблю, а я не хочу его любить. Я не хочу носить его девять месяцев.

— Прекрасно; вот тебе пистолет. Стреляйся.

Ренни посмотрела на него, печально.

— Я так и сделаю, если ты этого хочешь, Джо.

— Какого хрена я хочу!

— Ты считаешь, что нужен аборт, так, Ренни? — спросил я. Ренни кивнула.

— Я хочу избавиться от этого ребенка, я не хочу этого ребенка носить.

— Ну и где, скажите на милость, вы собираетесь в этой чертовой дыре найти врача, который станет делать аборт? — с омерзением в голосе спросил Джо. — Это вам не Нью-Йорк.

— Я не знаю, — ответила Ренни.