Он рылся в шкафчике своей покойной супруги и не сразу заметил, как я вошла; обернулся он только тогда, когда я с ним поздоровалась, и приветливо мне ответил:

- А, это вы, Агнесса! Я недавно видел вас на экране. Впечатляет. Хотя, конечно, мне трудно смотреть передачи вашей телекомпании, слишком многое мне это напоминает…

Он продолжал говорить, это был легкий светский треп, но я его не слушала. Мое внимание целиком сосредоточилось на том, что он держал в руках. Это были листочки в клеточку, исписанные изящным, таким знакомым мне почерком Оксаны. Однако неожиданно одна его фраза меня зацепила и проникла в сознание:

- Особенно мне понравилось интервью с простой женщиной, которая пела испанские романсы. Какой чудный голос - и сколько души…

Я похолодела - он говорил о ток-шоу, героиней которого была Ирина Васильевна. Видеозапись этой программы была безнадежно испорчена, и никто не мог слышать ее пение… кроме тех, кто был в этот день на телецентре. Причем не обязательно во время самой съемки - потому что Толь Толичу так понравились эти самые испанские романсы, что в то время, пока в студии вместе с Евгенией Павловной работал Степан Кочетков, наш основной режиссер переписывал их для себя в монтажной, причем пустил запись на полную громкость. Я даже потом обращалась к нему за помощью, но оказалось, что он записал на аудиокассету только музыкальную часть шоу.

Но Глеб в этот роковой вечер должен был быть в Питере, а вовсе нев Останкино! Как это может быть? Не мог же он. раздвоиться? Что мне теперь делать? Только не выдать свои сомнения, сделать вид, что все в порядке. Не встретиться с ним глазами. Я продолжала смотреть на его руки; он проследил направление моего взгляда и как бы невзначай заметил:

- Вот пришел забрать оставшиеся от Женечки некоторые вещи, в прошлый раз не все взял… Кстати, вы не знаете, что это за записи? Клянусь, в прошлый раз их тут не было!

Еще бы - сразу после смерти Котовой менты туг переворошили все! Кто же положил эти вырванные странички в котовский шкафчик?

- Да, я знаю, что это такое! - и протянула руку, чтобы их взять, но Глеб отдернул свою, и моя повисла в воздухе. Я наконец отважилась посмотреть ему в лицо.

Глеб был, как и всегда, мужественно красив; его голубые глаза смотрели прямо, не мигая, тень от длинных светлых ресниц падала на щеки.

Светло-русые волосы, чересчур длинные, зачесаны назад, но одна непокорная прядь картинно падала на лоб; губы его прятались за пшеничными усами, очертания подбородка не были видны из-под окладистой бороды. Борода эта… Я отвела взгляд от его лица, и в поле моего зрения опять попали Оксанины листочки. Мое внимание привлекла дата слева на полях - 4 апреля… Уже после смерти Жени и за несколько дней до гибели самой Верховцевой. Значит, она действительно вела дневник… Но вместо того чтобы промолчать, я вдруг затараторила:

- Глеб, если бы эти записи нашлись раньше, может быть, некоторые люди остались бы живы. Это страницы из пропавшей черной тетради Оксаны. - Я наконец прикусила язык, но было уже поздно.

- Кто же, интересно, их положил в Женин шкафчик?

- Наверное, Степан Кочетков. Или, может быть, Таисия… - размышляла я на ходу. - Хоть и поздно, все равно надо передать листочки капитану Филонову - может быть, там что-то важное.

- Хорошо, я передам. - И Глеб, небрежно их смяв, стал заталкивать бумажки в карман своего пиджака.

И тут меня будто что-то стукнуло. Даже если он убийца и я иду по лезвию бритвы - все равно, я не дам ему уничтожить эти доказательства!

- Подождите! - мне казалось, что я говорю совершенно спокойно.