Не только! Для вас те, у кого такой вкус есть, достойны презрения… признайтесь же, что это правда.

— Нет, они не такие, как и я, и все.

Кто не с нами, тот против нас, — сказал профессор, вдруг резко переключаясь на политику. — Это один из лозунгов, которые теперь охотно повторяют в Италии, да и не только в ней, не так ли? — Квадри начал есть, да с таким аппетитом, что очки сползли ему на кончик носа.

— Мне не кажется, — сухо заметил Марчелло, — что политика имеет к этим вещам какое-то отношение.

— Эдмондо! — воскликнула Лина.

— Дорогая?

— Ты обещал мне, что мы не будем говорить о политике.

Но мы и не говорим о политике, — возразил Квадри, — мы говорим о Париже… и в заключение, поскольку Париж — это город, где люди любят пить, есть, танцевать, целоваться в парках, в общем, развлекаться… я уверен, что ваше впечатление о Париже может быть только неблагоприятным.

На сей раз Марчелло не стал возражать. Джулия с улыбкой ответила за него:

— А мне, напротив, парижская публика так нравится… люди такие веселые.

Хорошо сказано, — одобрил профессор, — вам, синьора, надо бы полечить вашего мужа.

— Но он не болен.

Нет, болен — строгостью, — сказал профессор, склонив голову над тарелкой. И добавил сквозь зубы: — Точнее, строгость — всего лишь симптом.

Теперь Марчелло становилось ясно, что профессор, по словам Лины, знавший о нем все, забавляясь, играет с ним, как кошка с мышкой. Вместе с тем он подумал, что эта игра куда более невинна по сравнению с его собственной, такой мрачной, начатой сегодня днем в доме Квадри и идущей к кровавому финалу на савойской вилле. Почти с меланхолическим кокетством он спросил у Лины:

— В самом деле я кажусь таким строгим?.. И вам тоже?

Она бросила на него холодный, угрюмый взгляд, и он с болью прочел в нем глубокую неприязнь по отношению к себе. Затем, входя в роль влюбленной женщины, которую она решила играть, Лина ответила, улыбаясь с усилием:

Я вас недостаточно знаю… конечно, вы производите впечатление человека очень серьезного.

Ах, как верно! — воскликнула Джулия, любовно поглядывая на мужа. — Подумайте, я видела его улыбающимся от силы раз десять… Серьезный — это точно.

Лина теперь смотрела на него пристально, с недобрым вниманием.

Нет, — медленно произнесла она, — нет, я ошиблась… не серьезный, а озабоченный.

— Чем озабоченный?

Марчелло увидел, как Лина равнодушно повела плечами:

— А вот этого я не знаю.

В то же время, к своему глубокому изумлению, он почувствовал, как под столом ее нога медленно и с намерением коснулась его ноги и прижалась к ней. Квадри сказал добродушно:

Клеричи, не будьте слишком озабочены тем, чтобы выглядеть озабоченным… это все разговоры, чтобы убить время… вы в свадебном путешествии, только это и должно вас заботить, не правда ли, синьора?

Он улыбнулся Джулии улыбкой, казавшейся гримасой увечного, и Джулия улыбнулась в ответ и весело сказала:

— Может быть, это как раз его и заботит, верно, Марчелло?

Нога Лины продолжала прижиматься к нему, и от этого прикосновения Марчелло испытывал чувство раздвоенности, словно из любовных отношений двусмысленность проникла во всю его жизнь и вместо одной ситуации возникло сразу две: в одной он показывал профессора Орландо и возвращался в Италию с Джулией, в другой — спасал Квадри, бросал Джулию и оставался с Линой в Париже. Обе ситуации, как две наложенные друг на друга фотографии, пересекались, смешивались разноцветием чувств сожаления и ужаса, надежды и печали, смирения и непокорности.