Он увидел, что при этих словах Лина повернулась к Джулии.

Но почему? — и в голосе ее прозвучали изумление и растерянность. — Зачем вам Лазурный берег? Это типично провинциальное желание… только провинциалы хотят побывать на Лазурном берегу… уверяю вас, что на вашем месте никто бы не стал колебаться… Ну-ка, ну-ка, — вдруг прибавила она с отчаянной живостью, — должна же быть какая-то причина, о которой вы не хотите сказать… может быть, мой муж и я, мы вам неприятны?

Марчелло невольно восхитился этим неистовством страсти, позволявшем Лине почти что устроить Джулии любовную сцену в присутствии его и Квадри. Немного удивленная, Джулия запротестовала:

— Да бога ради… что вы говорите?

Квадри, который ел молча, больше смакуя, нежели прислушиваясь к разговору, заметил с обычным равнодушием:

Лина, ты ставишь синьору в неловкое положение… Даже если, как ты говоришь, мы ей неприятны, она никогда в этом не признается.

Нет, мы ей неприятны, — продолжала женщина, не обращая внимания на мужа, — или, скорее, именно я ей неприятна… не правда ли, дорогая?.. Я ей неприятна. Человек считает себя симпатичным, — прибавила она, поворачиваясь к Марчелло все с той же отчаянной светской живостью, как бы на что-то намекая, — а иногда, напротив, именно те, кому он хочет понравиться, не могут его выносить… скажите правду, дорогая, вы меня терпеть не можете… и, пока я говорю с нами и глупо настаиваю, чтобы вы поехали с нами в Савойю, вы думаете: "Да чего она хочет от меня, эта сумасшедшая?.. Как же она не видит, что мне противны ее лицо, голос, манеры, в общем, вся она?" Скажите правду, в эту минуту вы думаете примерно так!

Итак, подумал Марчелло, она отбросила всякую осторожность, и если муж, возможно, не придавал никакого значения этим отчаянным намекам, то он, ради которого якобы Лина была так настойчива, не мог не понимать, к кому они обращены на самом деле. Джулия, удивленная, слабо запротестовала:

Подумать только, что вы такое говорите? Хотелось бы мне знать, почему вы так считаете?

Значит, это правда! — огорченно воскликнула Лина. — Я вам неприятна. — Потом, повернувшись к мужу, сказала с лихорадочным и горьким удовлетворением: — Видишь, Эдмондо, ты говорил, что синьора не сознается, а она, напротив, сказала, что я ей неприятна.

— Я этого не говорила, — улыбаясь, возразила Джулия, — я даже и не помышляла об этом.

— Вы этого не сказали, но дали понять.

Квадри проронил, не отрывая глаз от тарелки:

Лина, я не понимаю твою настойчивость… Почему ты должна быть неприятна синьоре Клеричи? Она знакома с тобой всего несколько часов, возможно, она вообще не испытывает к тебе никаких чувств.

Марчелло понял, что должен снова вмешаться, ему приказывал это взгляд Лины, гневный, почти оскорбительный в своем презрении и властности. Она больше не касалась его ногой, но в ослеплении, потеряв всякую осторожность, в тот момент, когда он положил руку на стол, Лина, притворившись, что берет соль, сжала его пальцы. Он сказал примирительным тоном, завершая разговор:

Мы с Джулией, напротив, испытываем к вам большую симпатию и с удовольствием принимаем приглашение, мы непременно приедем. Не правда ли, Джулия?

Разумеется, — ответила Джулия, внезапно сдаваясь, — дело было прежде всего в наших обязательствах… но мы хотели поехать.

— Прекрасно… значит, договорились… через неделю поедем все вместе.

Лина, сияя, сразу принялась рассказывать о прогулках, которые они совершат в Савойе, о красоте тех мест, о доме, в котором они будут жить. Марчелло, однако, заметил, что говорила она беспорядочно, повинуясь, подобно птице в клетке, внезапно оживающей под лучами солнца, скорее певческому инстинкту, нежели необходимости сказать или сообщить что-то.