— Вы правильно обратились, господин Пятс! — отчеканил он. — У вас депрессия. Пожалуй, есть смысл усилить транквилизаторы. Я поговорю с лечащим врачом. А пока вас отведут в палату.

Он потянулся к трубке.

— Не надо! — испугался старик. — Я должен вам объяснить важное. То, что разъедает изнутри хуже чахотки. Чего страшусь пуще безумия. В конце концов, вы как врач обязаны выслушать пациента. Пожалуйста! И потом то, что хочу сказать, важно и вам, русским в России.

— Ну хорошо, только успокойтесь, — с видимой неохотой согласился Понизов. — Хотя всё это странно на слух. Сами говорите, что всё подписали. Почему ж вас тогда арестовали?

— Как раз не арестовали. Напротив. Вывезли с семьей в Уфу. В дом из пяти комнат с прислугой. С дворником! Все, конечно, агенты наблюдения. Писал аналитические справки о ситуации в Эстонии. Вроде продолжал соблюдать нейтралитет. Пока агентуру не внедрили, чтоб выведать, — что на самом деле про себя думаю.

— Откуда это поняли?

На лице Пятса промелькнула тень улыбки.

— Я, видите ли, конспиратор со стажем. Еще при царе к смертной казни приговаривали. И большевики арестовывали. И в подполье был. И у немцев в концлагере. Накопил опыт. Так что обмануть меня трудно. Сын Виктор как-то примчался с рынка радостный. Случайно встретил эстонца-учителя, что в соседнем колхозе преподает. Ранее будто бы преподавал в эстонской колонии. Много общих знакомых. Надо же, — «случайно». Это под приглядом-то энкавэдэшников. Что взять? Молодость наивна. Да и закисли мы без новостей. От внешнего мира изолировали, и сведения о ситуации на родине искали как воздух. Пригласили учителя этого в гости вместе с женой. А агенту, чтоб «расколоть» объект, в доверие войти, самому нужно значимой информацией поделиться. Они и расстарались.

Тогда и у знал, что пока я в особняке отсиживался!.. тысяч и соплеменников, которых я как президент не защитил, шли в лагеря. Не только члены правительства, что мы допускали! Не десятки несмирившихся! Поток! Сталин знал, что делал. Иезуитская школа! Республику по этапу гонят, а президент с семьей на курорте. Справки пишет. Сто лет живи — не отмоешься, не отмолишь.

Надо было решать. За себя не колебался. Но дети, внуки! Не освободить, не спрятать. Что ж… Не я первый, кто ближних в жертву приносит. Собрал своих, объяснился, попросил прощения. После чего пригласил ЭТИХ и вроде как проговорился, и что думаю о вашей советской власти, и будто бы жду прихода фашистов, чтоб обменяли. Обменяли! — Пятс скрипуче засмеялся. — Всё проглотили. Доложили наверх! Как раз война началась. А с ней и мои круги. Арестовали меня. Пошла по этапу семья. Погибли сын — в «Бутырке», внучок — в детдоме. Это всё, что я смог сделать для своей республики. Я понятно говорю?

— Слишком сбивчиво.

— Да, это так. Трудно стало собирать мысли. Вы упрекнули меня в ненависти к России. Я и впрямь не люблю советскую власть. Ни один нормальный человек не сможет любить такую власть.

— Отчего же? Мы как раз ее любим, — возразил Понизов.

— Я сказал: нормальный! — вспылил Пятс. — До Сталина не предполагал, насколько легко оболванить целую нацию. Еще вчера никто и звать никак, — один из двух-трех десятков. А года не прошло, — вся страна взахлеб славит как «отца народа». Обворовывают ее, вырезают семьями, по тюрьмам распихивают. А она славит! Как-то на банкете в Кремле в разговоре со Сталиным я пошутил: «Советские материалисты особой породы. Готовы согласиться, что всё в мире конечно. Допускают конец цивилизации, даже конец света.