— Сестра… Простите, не знаю вашего имени, — повернулся я к престарелой монашке.

— Приняла с постригом имя Евграфии, вот уже тридцать пять лет тому как, — сообщила она мне.

— Сестра Евграфия, в этот сад выходов из института и обители сколько?

— Два, — ответила она. — Врата из обители сегодня затворены, а из института мы с вами пришли.

— Тогда я попрошу вас пройти к воротам из института, и проследить, чтобы никто до прибытия полиции в сад не входил, и, если окажется, что кто-то внутри, не выходил из него тоже. Сам я останусь охранять место происшествия. И, попросите кого-нибудь пригласить сюда врача. Вам понятно, сестра?

— Да, — кивнула в ответ она, развернулась, и засеменила по тропинке к трехэтажному особняку позапрошлого века, соединенному стеной из дикого камня со зданием аббатства Святой Урсулы. Собственно, именно в этом особняке Институт Благородных Девиц и располагался.

Я же вновь глянул внутрь домика, и, вздохнув, потянул из кармана свисток. Темная лужа под столом все росла и росла, и, боюсь я, никакое это не вино.

Я покачал головой, вставил мундштук свистка в рот, и, ухватив его у самых своих губ, подал сигнал по форме четыре. Негромкая, почти неразличимая трель пронеслась по саду, и все сидевшие на деревьях птахи немедленно вспорхнули в воздух. Животные вообще, я слыхал, недолюбливают этот сигнал, как правило, являющийся вестником чьей-то смерти. Да и мне слегка от него на уши надавило.

Первым, что неудивительно, мне на подмогу примчался запыхавшийся констебль Стойкасл.

— Что? — он глотал воздух, словно выброшенная рыба. — Случилось?

— Сам глянь, — предложил я.

— Мер… Уф, мерзко, — заключил он, пытаясь отдышаться. — Кто у калитки?

— Э, — не понял я. — У какой калитки?

— У калитки в стене, разумеется.

— А там и калитка есть? — удивился я.

— Балбес, — резко выпалил он, развернулся, и бросился по тропке, прочь от меня.

Вернулся Стойкасл быстро, раньше того, как подоспели еще несколько констеблей с соседних участков патрулирования.

— Ушел, — он зло сплюнул наземь. — Калитка нараспашку, сестры-привратницы тоже нет. Прикрыл на запор покуда, чтоб не шастал никто. Да не журись, Вильк, про тот ход мало кто знает. Монахини им сейчас почти и не пользуются – только утром, за молоком через него шныряют. Так им до рынка ближе выходит. Инспектору я сам доложусь о открытой калитке, пусть на меня рычит за то, что я тебе раньше про нее не рассказывал.

Он махнул рукой.

— Пойду, сестру у входа сменю, а то опять сержант все мозги съест, если наших монашка вместо констебля встретит.

И вновь я остался один ненадолго. Едва Стойкасл сменил на посту сестру Евграфию, как, один за другим, появились, сначала еще пять констеблей из нашего участка (двоих Стойкасл развернул, чтобы никого не выпускали из института и обители, еще одного направил к калитке, и последнего к запертым воротам, на всякий случай), затем появились старший инспектор Ланиган, в сопровождении инспектора О`Ларри, даггеротиписта О`Кучкинса и его ассистента, Бредли, тащащего аппарат для съемок и раскладную треногу. К моему удивлению, с ними не было мистера О`Блинка, нашего штатного художника.

Все четверо быстро прошли к охраняемому мной домику, задержавшись лишь на пару мгновений у поста Стойкасла – тот доложил о обнаруженной им открытой калитке.

— Ну-с, констебль, докладывайте, что у нас тут, — потребовал Ланиган, заглядывая в домик.

— Пять леди без чувств, но живы.