Личность Моеля являлась для него загадкой, которую ему удастся решить только после приезда в Копенгаген. И все-таки что-то продолжало его тревожить. Ему уже случалось испытывать это чувство раньше, иногда он даже спрашивал себя, не сдают ли у него нервы. Например, вчера утром на какое-то мгновение он просто испугался, но потом без труда расправился с убийцей Кайзерита, проявив свое прежнее мастерство и хватку. Ему пришло в голову, что, может быть, он просто-напросто не любит перемен. В течение последних десяти лет он привык работать по-своему, не придерживаясь жесткого графика, как он работал с Балвером, Стерном и Рэйвенспуром. Ему давали место, имя, и больше ничего. Время и способ действия он выбирал сам; его секретным оружием было неистощимое терпение при разработке плана и стремительность в его реализации. Для отхода он использовал испытанные пути и полагался на группу поддержки. Других альтернатив у него никогда не было. Но теперь власть в отделе сменилась, и Мокка считал, что именно он, а не исполнитель должен принимать решения.

Уайлд придавил сигарету каблуком. Для него не было секретом, с какой неприязнью к нему относились те, кто его нанимал. Он знал, что вся эта компания военных из Уайтхолла смотрит на него так же, как на атомную бомбу, — как на что-то полезное для безопасности страны, но само по себе совершенно отвратительное. Он отвечал им взаимностью, с презрением глядя на их высокие зарплаты, пенсии по выслуге лет и страховые полисы. Но старая гвардия, по крайней мере, не понаслышке знала о той войне, которую они старались не допустить в будущем, Мокка же был слишком молод даже для того, чтобы участвовать в Суэцком конфликте. Он представлял собой тот тип кабинетного идеалиста, который Уайлд презирал больше всего. Однако сейчас и это чувство задевало его не слишком глубоко. Он думал о нем почти равнодушно. Какое бы отвращение Мокка ни питал к убийству как к орудию шпионажа, план по ликвидации Гуннара Моеля он разработал с профессиональной точностью.

Было уже девять вечера. Уайлд прошелся по верхней палубе, вынул из кармана вельветовую кепку, подарил ей прощальный поцелуй и выбросил за борт. Он спустился по лестнице вниз и сразу потерял чувство, что находится на корабле. Ничего морского не было в стенах кают, отделанных панелями из бука, ярких лампах, хорошеньких стюардессах и бокалах с ликерами, которые, не шевелясь, стояли на полированных столах. Он всегда думал, что датские паромы, курсировавшие через пролив, соответствовали понятию «плавучего отеля» еще в большей степени, чем «Куинс». Он взобрался на стул перед стойкой бара и заказал охлажденный «Дайкири». Достав сигарету, он посмотрел на нее с брезгливостью. Вообще-то «Балканское собрание» он считал одними из лучших сигарет на свете, но «Блэк рашн» не приводили его в восторг.

Рядом с ним сел человек:

— Меня зовут Льюис. Я торгую книгами.

Уайлд пожал ему руку. Льюис был почти такого же роста, как он, но на несколько лет старше и очень худощавый. У него были впалые щеки и редкие волосы. Глаза смотрели с грустью.