Его преподобие уставился на своего собеседника, пристально изучая глаза Томаса, словно никак не хотел поверить в то, о чем ему толковал этот человек. Волнуясь, он заговорил по-французски.

– Как это может быть? – тихо спросил он, не ожидая ответа, и заметно ссутулился, поник, на спине выступили острые лопатки. – Нет, нет. – Снаружи, в гуще спасительных ветвей, крикнула птица. – Белый? – переспросил он наконец.

– Совершенно верно.

– Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы сейчас ушли и на некоторое время оставили меня в покое.

Томас не двинулся с места и стоял, моргая, обеспокоенный тем, что его слова чем-то обидели старого священника.

– Пожалуйста, – снова попросил его преподобие, отворачиваясь от Томаса.

Томас попятился к выходу. Его преподобие уходил по проходу между рядами длинных деревянных скамей к двери за хорами. Полумрак поглотил его. Томас помедлил на пороге, потом распахнул дверь и зажмурился от яркого света. Не оглядываясь, он быстро вышел из церкви.

В своей убогой, тесной келье его преподобие зажег свечу и посмотрел, как язычок пламени вытянулся в длинное белое острие. Потом снял с полки буфета черный ящичек и положил перед собой. Из кармана появился маленький ключ; священник отпер ящик и стал разглядывать его содержимое: белую кроличью лапку, пузырек с темной жидкостью, какие-то темные зерна в бумажном пакете, серебристые свечи, очки с затемненными стеклами. Наконец он нашел то, что искал. Есть. Вот оно.

Черная коробка.

Он извлек ее из-под других вещей и открыл. Внутри был синий стеклянный глаз синего цвета на серебряной цепочке. Его преподобие расстегнул облачение и накинул цепочку на шею – так, чтобы глаз лежал у него на груди поверх сорочки.

Он шагнул вперед и поднес руку вплотную к пламени свечи.

Стоя посреди комнаты в кромешной тьме, он очень тихо, словно его собеседник был совсем рядом, спросил по-французски:

– Что ты видишь? Что ты видишь?

Они остались одни, надрывался его внутренний голос. Ты бросил их, им страшно, они не знают, что им делать… Вода смыкалась вокруг него, проникала внутрь, давила все сильнее, так, что сжимались легкие.

Им страшно… страшно… им страшно… Море давило ему на плечи; он собрал все силы и стал бороться, он рвался к поверхности, отчаянно работая ногами, но что-то желтое, громоздкое, неуклюжее стесняло движения, мешало: дождевик. Он упрямо забарахтался, стремясь вырваться на волю из объятий океана. С каждой секундой запас воздуха в легких убывал. Не бросай их, нельзя, нет, нет, нет. Доберись до них, пожалуйста, о-о Боже, дай мне сил, пусти, пусти, прошу тебя, пожалуйста… Вынырнув, он едва успел вдохнуть – и вода вновь обрушилась на него, загоняя обратно в морскую бездну. Он сопротивлялся, безумными глазами всматриваясь в темноту и слыша лишь вой ветра и рев воды, словно в смертельном бою сошлись два лютых зверя. Корабль, оказавшийся меж двух рассвирепевших чудовищ, кренился на правый борт. Палубу захлестывала бурлящая вода. Мур увидел, как они протягивают к нему руки, но океан разлучил их, и ветер унес их прочь. Он стал звать их, но грохот волн заглушил его голос, разорвал слова в клочья, разметал в пространстве. Мур вскинул руку, но налетела очередная волна, гороподобная, с острым гребнем, блестящая и твердая как камень, и он с ужасом увидел, как она обрушилась на них, раскалывая дерево, захлестывая их брызгами и обломками того, что прежде было палубой из тикового дерева. На краткий миг он увидел их, застывших в черной пенной воде. Он услышал свое имя, и ему захотелось, чтобы море хлынуло ему в горло и унесло в свою пучину, но тут под ним, крутясь, всплыла какая-то деревяшка, и Мур невольно впился в нее ногтями.