Пока я пребывал в нерешительности, губы чуть приоткрылись, оставаясь столь же напряженными. Он заговорил, и опять впечатление разделяющего нас огромного расстояния оказалось таким сильным, что я невольно оглянулся на пыльное мерцающее окно. Потом меня охватила дрожь.

– Кольчатая тварь ползет на тринадцатый квадрат владений зеленого правителя.

Вот что он сказал – но каким голосом, я могу передать лишь очень приблизительно.

Непостижимая удаленность лишила этот голос всей звучности и богатства оттенков, так что был он пустым, плоским, слабым и траурно-жутковатым, как звучат иногда голоса в открытом поле, или с высокой крыши, или когда барахлит телефон. Возникло чувство, будто я жертва мрачноватого розыгрыша, но все же я представлял, что суть чревовещания заключается скорее в умении говорить, не шевеля губами, и ловком внушении, нежели в каком-то действительно убедительном изменении самого голоса. Против воли в голове у меня возникло видение безграничного пространства, заполненного тьмой. Казалось, меня выносит куда-то ввысь из окружающего мира, так что Манхэттен пролег подо мной, словно черный несимметричный наконечник стрелы, обведенный свинцовыми водами, и начал проваливаться со все увеличивающейся быстротой, пока и Земля, и Солнце, и звезды, и галактики не исчезли и я не оказался за пределами Вселенной. Вот до какой степени потряс меня голос Морленда.

Не знаю, долго ли еще я простоял, дожидаясь, когда он заговорит опять, среди плавающих, но не затрагивающих меня шумов Манхэттена и вспышек электрической вывески, мигающей с неуклонной размеренностью тиканья часов. Я мог думать только об игре, которая шла в этот момент, и гадать, сделал ли уже противник ответный ход и в чью пользу складывается партия. По лицу Морленда ничего прочесть было нельзя, оно оставалось напряженно-сосредоточенным. В течение нескольких мгновений – или минут, – пока я стоял там, я безоговорочно поверил в реальность описанной мне игры. Я будто сам каким-то образом спал и видел сон и был не в силах поставить эту веру под сомнение или разрушить сковавшие меня чары.

Когда наконец его губы слегка раздвинулись и я вновь испытал то невероятное, сверхъестественное чувство, будто нас разделяет огромная даль, – слова на сей раз были: «Рогатая тварь прыгает через кривую башню, вызов стрелку», – мой страх вдруг вырвался за какие-то неведомые рамки, в которых был заперт доселе, и я шарахнулся к двери.

А затем произошло то, что стало в косвенном смысле наистраннейшей частью всего эпизода. За время, которое мне потребовалось, чтобы дойти по коридору до своей комнаты, бо́льшая часть страха и впечатления полнейшей оторванности от мира, всецело завладевших мной, пока я смотрел на лицо Морленда, испарились столь быстро, что я даже забыл на какое-то время, насколько сильными они были. Не знаю, почему это случилось. Возможно, потому, что жутковатое царство сновидений Морленда слишком уж гротескно отличалось от чего-либо в реальном мире. Какой бы ни была причина, к тому моменту, как я открыл дверь своей комнаты, я уже думал: «Нет, в таких кошмарах есть явно что-то нездоровое. Наверное, ему надо все-таки сходить к психиатру. Как бы то ни было, это всего лишь сон» и так далее. Я чувствовал сильную усталость и отупение. Очень скоро я провалился в забытье.

Но некая тень исчезнувших эмоций, должно быть, все-таки застряла где-то глубоко в голове, поскольку на следующее утро я проснулся в страхе, что с Морлендом что-то случилось. Поспешно одевшись, я постучался к нему в дверь, но обнаружил, что комната пуста, а простыни все еще смяты. Я расспросил хозяйку, и она сказала, что он ушел без десяти девять, как обычно. Этот простой и ясный ответ все же не избавил меня от смутного беспокойства. Но поскольку поиски работы завели меня в тот день как раз в район пассажа, появился вполне обоснованный предлог туда заглянуть.