— Филипп Вандердекен… хи-хи! Филипп Вандердекен, вы не знаете меня?

— Нет! — отвечал Филипп почти возмущенно.

Голос маленького мужчины был очень своеобразен. Он был похож на приглушенный визг, который еще долго звучал в ушах тех, кто его слышал, после того, как умолкал.

— Меня зовут Шрифтен. Я лоцман с «Тер-Шиллинга», — представился незнакомец. — Я пришел к вам… Хи-хи, — при этом он взглянул на Амину, — бедным влюбленным… — переведя взгляд на шкафы, он продолжал, — чтобы лишить вас уюта и… — он вскочил и стал быстро прохаживаться по комнате, — и, быть может… хи-хи, подтолкнуть к сырой могиле… прекрасно, весело! — добавил он, взвизгнув и вперив с многозначительным выражением свой единственный глаз в Филиппа.

Первым побуждением Филиппа было выбросить за дверь бесцеремонного гостя, но Амина, стоявшая, скрестив руки, перед незнакомцем и презрительно глядевшая на него, угадала мысли мужа и быстро вступила в разговор:

— Все мы следуем своей судьбе, любезный! Будь то в море или на суше — смерть возьмет свое. И если она и заглянет в лицо Филиппа, то оно у него не будет таким белым, каково оно у вас сейчас.

— Действительно? — переспросил Шрифтен, которому, казалось, не понравилась такая твердая уверенность молодой и симпатичной женщины. Его взгляд остановился на иконе Богородицы, стоявшей на камине, и он добавил: — Вы католичка, как я вижу… хи-хи!

— Да, мы исповедуем католическую веру! — вмешался Филипп. — Но почему вас это беспокоит? Когда отходит корабль?

— Через неделю… хи-хи! Только одна неделя остается вам на сборы! Только семь дней, чтобы проститься со всеми! Короткий срок… хи-хи!

— Более чем достаточный, — возразил Филипп, поднимаясь. — Можете передать капитану, что я своевременно приступлю к работе. Пойдем, Амина, не будем терять времени!

— Конечно, — отвечала Амина, — но наша обязанность быть гостеприимными. Не будет ли угодно вам что-нибудь освежающее, минхер?

— Через неделю, — повторил Шрифтен, поворачиваясь к Филиппу и не обращая внимания на вопрос Амины.

Филипп кивком подтвердил, что понял, и одноглазый ушел.

Амина опустилась на пуфик. Ее счастье кончилось так неожиданно и так скоро, что перенести это было слишком трудно. Да еще этот одноглазый незнакомец! В его словах и поведении явно было что-то зловещее. Создавалось впечатление, словно одноглазый знал больше, чем другие. Это напугало и потрясло супругов. Но Амина не заплакала. Она лишь прикрыла лицо обеими руками, а Филипп беспокойными шагами начал мерить маленькую комнату. Еще раз в его мозгу вспыхнули почти забытые воспоминания, еще раз он мысленно оказался в темной комнате, еще раз поднял с пола шитье, еще раз отшатнулся от таинственного письма.

Счастливые дни для Филиппа и Амины кончились, и их охватило волнение. Через несколько минут к Филиппу вернулось прежнее самообладание. Он присел рядом с женой и обнял ее. Оба молчали. Они прекрасно знали, о чем думает каждый, и как ни тяжело им было, собирались с силами, чтобы привыкнуть к мысли о неизбежности долгой, а может быть, и вечной разлуки.

Амина заговорила первой. Высвободившись из объятий мужа, она прижала обе руки к сердцу, будто желая умерить в нем щемящую боль, и сказала:

— Поистине, это был посланец из другого мира, Филипп. Разве ты не почувствовал смертельного холода, когда он сидел рядом с тобой? Я ощутила его, как только он вошел.