Доведи это до конца, — отозвался неумолимый внутренний голос. Иногда этот голос звучал как отцовский; еще чаще он звучал как голос Бобби Андерсон. Доведи это до конца, и все. Надо это сделать.

Слушателей этой ночью было больше, чем обычно, может быть, человек сто, втиснувшихся за столы нортистернского лекционного зала. Их глаза казались такими большими. Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? Как если бы они ели его своими глазами. Высасывали его душу, его «ка», его назовите это как хотите. Дух старого «Ти-Рекса» явился ему: "Девочка, я вампир твоей любви… и я ВЫПЬЮ ТЕБЯ!"

Конечно, там был не только «Ти-Рекс». Марк Болан обернул свой спортивный автомобиль вокруг дерева и был счастлив не жить. Удар-в-Гонг, Марк, ты уверенно влезаешь внутрь. Или вылезаешь. Или что-нибудь еще. Группа под названием «АЭС» собирается прикрыть твою мелодию в 1986-м, и это будет действительно скверно, это… это…

Он поднял нетвердую руку ко лбу, и тихий шепот пробежал по аудитории.

Лучше приготовься, Гард. Публика отдыхать не собирается.

Да, это был голос Бобби. Прекрасно.

Лампы дневного света, вделанные в серые прямоугольники над головой, казалось, пульсировали циклами, которые отлично согласовывались с циклами боли, движущейся в его голове. Он мог видеть Патрицию Маккардл. На ней было маленькое черное платье, явно стоившее сотни три долларов, ни пенни больше — с распродажи в одном из этих липких магазинчиков на Ньюберн-стрит. Ее лицо было таким же узким, бледным и непрощающим, как у любого из ее пуританских предков, тех замечательных жизнерадостных парней, которые были бы более чем счастливы запихнуть вас в вонючую тюрьму недели на три-четыре, если бы вам выпало скверное счастье быть замеченным в Субботний день выходящим на улицу без носового платка в кармане. Темные глаза Патриции давили на него, как камни, и Гард думал: "Она видит, что происходит, и она не могла бы быть удовлетворена больше. Посмотри на нее. Она ждет, когда я упаду. И когда это случится, ты знаешь, что она будет думать, не так ли? Конечно, так".

Это тебе за то, что назвал меня Пэтти, пьяный сукин сын. Это То, что она могла бы думать. Это тебе за то, что назвал меня Пэтти, это тебе за все, а особенно за то, что заставил меня встать на колени и просить. Поэтому продолжай, Гарденер. Может быть, я даже позволю тебе не возвращать аванс. Три сотни долларов — небольшая плата за изысканное удовольствие наблюдать, как ты рассыпаешься на глазах у всех этих людей. Продолжай. Продолжай и получи за все.

Некоторые слушатели теперь были заметно обеспокоены: пауза между стихотворениями слишком затянулась, чтобы ее можно было считать нормальной. Шепот перешел в глухое жужжание. Гарденер слышал, как сзади Рон Каммингс неловко прочищал свое горло.

— Держись! — снова прозвучал крик Бобби, но сейчас голос был поблекший. Поблекший. Готовый раствориться. Он смотрел на их лица и видел только бледные пустые круги, нули, большие белые дыры в универсуме.

Жужжание возрастало. Он стоял на подиуме, теперь заметно покачиваясь, облизывая губы, глядя на свою аудиторию с каким-то оцепенелым страхом. И затем внезапно, вместо того чтобы услышать Бобби, он увидел ее. Этот образ имел всю силу видения.

Бобби была там, в Хэвене, там прямо сейчас. Он видел ее сидящей в качалке, одетую в шорты и лиф на небольшой груди. На ее ногах была пара старых промасленных мокасин, и крепко спящий Питер свернулся у них. У нее была книга, но она ее не читала.

Книга лежала на коленях открытая, страницами вниз (этот фрагмент видения был таким явным, что Гарденер мог даже прочесть заглавие «Наблюдатели» Дина Кунца), тогда как Бобби смотрела в окно, в темноту, занятая своими мыслями мыслями, которые следовали одна за другой так здраво и рационально, как, если хотите, звенья в цепочке мыслей.