Мы прошли кварталов восемь и остановились перед ветхими домишками, из тех, что обречены на снос. Двор был, как улица, длинный и узкий. Долго мы по нему шли, а по обе стороны лепились друг к другу, как соты, подслеповатые домишки, палисадники, сараи, курятники.

 

— В самом конце, вон сороковой номер, — показал Олежка. — А вот и Костик!

 

Отличительной особенностью Костика были огромные разлапистые уши (поистине, бог шельму метит!) и хитрый, настороженный взгляд. Как внимательно оглядел он меня с ног до головы! Олежка думал с ним поговорить, но Костик пустился наутек. Куда? Я поблагодарил Олежку, сунул ему кисть винограда и постучал.

 

Дядя Вася лежал на кровати, укрытый по пояс лоскутным одеялом. Голова его была в пуху, должно быть, наволочка порвалась. Линючая заплатанная пижама была когда-то великолепна, и я понял, после кого он ее донашивает. И сам он точно облинял. Он сильно исхудал.

 

— Санди! — узнал меня больной. — Вот ты и пришел… Я так и думал, что придешь. Ермак прислал? Да ты садись…

 

Он решил встать с постели. Спустил голые ноги — до чего худые! — и стал шарить ногами шлепанцы. Я подскочил и подал этому ворюге шлепанцы — все же он больной.

 

— Как он там… Ермак? — мрачно спросил дядя Вася.

 

С момента ареста Ермака я его ни разу не видел, но, видимо, надо было сказать, что видел. Дальше я лгал вдохновенно. Когда я вспоминаю эту сцену… Психологически в ней было все наоборот: вор и подонок был предельно искренен и правдив, а Санди Дружников, отличавшийся правдивостью, лгал, как последний сукин сын. Даже сейчас краснею, когда вспоминаю этот странный день.

 

— Ермак меня просил сходить… — соврал я, нащупывая ход к его сердцу. — Вы болеете? Там Ермаку причиталось немного денег, завод выплатил его сестре. Ермак просил снести вам виноград и папирос.

 

Дядю Васю словно дернули за веревочку. Он даже покачнулся, сидя на кровати. Лицо его исказилось безобразной гримасой.

 

— Как там Ермак? — хрипло спросил он и весь сжался, словно его прибили.

 

— Плохо Ермакове дело, — сказал я. — Сами понимаете — отпечатки пальцев…

 

— Вышли отпечатки?

 

— Вышли, дядя Вася… Гришкины и Ермаковы.

 

— Жорка, сволочь, колдовал над этой бутылкой и графином. Кроме них, никто до нее не касался. Потом… Они не хотели пить… Я попросил Ермака налить мне, просушить глотку. А потом Гришка себе налил.

 

— Вы знали для чего? — тихо спросил я, невольно отведя глаза.

 

— Знал.

 

— Как же вы? Ермак так хорошо к вам относился! Все мечтал, что вы будете с ним работать на морзаводе.

 

— Хорошо откосился… Я ж… не человек! А он — как к человеку.

 

А он действительно был болен, тяжело. Он встал, чтобы подложить под хлопавшую дверь чурку, и пошатнулся. Чуть не упал.

 

— Он… знает, Ермак-то? — вдруг спросил дядя Вася.

 

— Да, он догадался, кто его посадил.