— Николай Иванович не приедет раньше?

 

— Нет. Он же начальник морской части экспедиции. Меня он послал вперед лишь потому, что мама осталась одна. Мне написала Лялька Рождественская.

 

Наступило неловкое молчание. И только от сгущающегося ощущения неловкости могла бабушка задать мне такой вопиющий по своей бестактности вопрос:

 

— Что сказал дедушка, когда узнал?

 

Отец сделал невольное движение ко мне, как бы желая удержать от ответа. Я вроде не видел. Я был простодушен, как телок.

 

— Дедушка сказал: сукин сын!

 

— Санди! — ахнула бабушка.

 

— Ты же сама спросила, что сказал дедушка. Дедушка сказал…

 

— Ладно, ладно, мы уже слышали! — остановил меня отец. — Ты и рад стараться. Не все можно передавать.

 

После этого разговор что то не клеился. Отец встал и надел китель.

 

— Душно. Идем, Санди, пройдемся.

 

Я привел его на ту самую скамеечку, где вчера сидели мы с мамой.

 

— Ты слишком молод, чтоб судить… — начал отец.

 

— Не берусь судить!

 

— Но ты на стороне матери… Она тебе жаловалась на меня.

 

— Ничего она не жаловалась. Папа, ответь мне только на один вопрос. Ладно?

 

— Спрашивай. Подожди минутку.

 

Отец встал и подошел к ларьку неподалеку. Купил папиросы. Он давно бросил курить — ко за сердца. Врачи категорически запретили. Но видно, начал снова.

 

Он вернулся, закурил, жадно затягиваясь, и, не глядя на» меня, кивнул головой.

 

— Отец, за что ты казнил мою маму столько лет?

 

— Не понимаю.

 

— За что ты постоянно на нее дулся?

 

— Чушь! Это все ее фантазии. Я вздохнул.

 

— Ладно, папа, оставим. Тогда скажи: был ли ты ею доволен как женой? Или тебя что-то оскорбляло. Мне бы очень хотелось услышать ответ на этот вопрос. Но, если это не мое дело, не отвечай…

 

Трудно было вытянуть из него правду. Все-таки, в конце концов, он заговорил:

 

— Да, Саша, обида грызла меня… Я постоянно чувствовал критическое отношение с ее стороны. Не то чтобы я требовал восхищения, преклонения, но… чем я, черт побери, плох? Другие женщины ставили меня в пример своим мужьям… Мне известно, что ей завидовали… Она же как будто порой стыдилась за меня. Она все время хотела от меня большего, чем я мог дать… Не то… не то!!! Она сама не знала, чего от меня хочет! Но почему-то в ее присутствии я чувствовал себя не на высоте. И это оскорбляло меня, черт побери! Вот женишься, тогда узнаешь. Никакого значения не придала она тому, что я действительно, начав с самого начала, за короткое время стал начальником цеха, а потом и главным инженером! Почему это не радовало ее? Я чувствовал, что, если бы я остался маляром, ей это было бы все равно. И — я не бюрократ какой-нибудь, не карьерист, не сукин сын — как я работал все эти годы! Никто не скажет, что я делал это ради карьеры! В конце концов Вика только медсестра — ею начала и ею кончит, — почему же она относится ко мне так критически?

 

— Папа! Ведь для нее не имеет значения, какое положение занимает человек в обществе — главный ли он инженер или маляр: для нее важны его моральные качества, внутреннее содержание.