|
И еще он смущен. — Святой отец, я хотел спросить… — Да? — Не могли бы вы помолиться? Я хочу сказать, среди нас нет добрых христиан, но мы все думаем, что от молитвы хуже не будет. Я смотрю на него. Киваю: — Хорошо. Я воздеваю руки. Закрываю глаза. Колючий снег тает на моем лице, стекая по щекам, как слезы. — Господь, всемогущий отец, мы вверяем свою жизнь твоему милосердию. Мы надеемся на твою защиту, вступая в долину смертной тени. Не откажи нам в Своем благословении и даруй нам силу своей могучей длани. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. «Амен», — бормочут вокруг меня. Но первым, что я вижу, открыв глаза, оказывается лицо Карла Буна, насмешливое и издевательское. — Прекрасные слова, святой отец. Действительно прекрасные. Признаюсь, что, когда вы сказали вот это вот насчет долины смертной тени, я, чтоб не сглазить, схватился за яйца, но в целом это было очень даже неплохое выступление. — Хорошо, — вздыхает Дюран, покачивая головой. — Постараемся продолжить путь. Спасибо, отец Дэниэлс. — Не за что. — А ты, Бун, постарайся держать при себе свое мнение. Оно никого из нас не интересует. Не прибавив ни слова, Дюран поправляет на плече свой автомат. — Идем. Мы двигаемся вдоль почерневшей от копоти стены. — Куда мы идем? — спрашиваю я. — На небольшую разминку, — скалится Бун. После этого он уходит вправо, и его фонарик освещает очередную машину. Очередную могилу. Вскоре он исчезает в метели. Диоп, не говоря ни слова, занимает его место справа от меня. Повязки, которыми замотана его голова, похожи на головной убор туарега. Я чувствую беспокойство, находясь среди людей, которых еще не знаю, в которых совсем не уверен. Меня тревожит то нахальство, с которым они встречают неизвестность. Одна только мысль о том, чтобы находиться здесь, снаружи, среди ядов и опасностей ночи, привела бы в ужас любого нормального человека. А эти солдаты, эти наемники — они ведь именно наемники, — шагают себе по открытому пространству со спокойствием, в котором есть даже что-то абсурдное. Несмотря на уверения капитана Дюрана, мы идем долго, двигаясь в потемках, как световой червь. Мы идем по опустошенной земле, и в чуждом пейзаже даже звук наших собственных шагов вызывает тревогу. В течение получаса мы продвигаемся гуськом, и каждый следует за светом фонарика впереди идущего, полагаясь на то, что самый первый знает, что делать и куда идти. В какой-то момент, когда мы, может, преодолели пять миль, а может, прокружили все это время на месте, насколько я знаю, Бун возвращается ко мне, передвигаясь с осторожностью. — Вы слышали, святой отец? — спрашивает он меня по-немецки. Я автоматически отвечаю ему. — А, так вы говорите на моем языке! Я мог бы ответить ему: «И на семи других». Но я только киваю в ответ. — Я вернулся, чтобы предупредить вас, святой отец. — Предупредить? О чем? — Об опасности. — Какой опасности? — Упасть. Я смотрю на него в недоумении. Он широко улыбается, и прежде, чем я успеваю отреагировать, хватает меня за ремни рюкзака и отбрасывает на большое расстояние. Вопреки моим ожиданиям, я не падаю на землю, а продолжаю лететь в пустоту. Машу руками, пытаясь сохранить равновесие, но безуспешно. Я падаю, и падение кажется бесконечным. Я низвергаюсь в ничто. Яма! Глубокая! Я шумно приземляюсь в мягкий снег. Погружаюсь в него на метр. С меня слетает противогаз. Попавший мне в рот снег имеет металлический привкус. |
