— Я — Нвард Асатурова. Можете звать меня ориорд Нвард.

— Так вы не турчанка?

— Я из армян, родилась и выросла в городе Карс. Год назад мы переехали в Ван, когда его освободила ваша армия, и там аскеры султана похитили меня — прямо на базаре. Так я стала одалиской в гареме султана-калифа…

…Новый дворец Его Султанского Величества падишаха Высочайшего Османского государства, калифа Решада Мехмеда V, стоял на берегу Босфора и звался Долмабахче Сарай. Фасад этого гигантского здания простирался на добрых шестьсот метров, а внутрь его вели двенадцать ворот.

Но для несчастной Нвард это была роскошная тюрьма. Господи, думала она, жмурясь, чтобы не заплакать, ну за что, за что мне это наказание? Ну как можно было согрешить, чтобы погибнуть в заточении, став изысканной подстилкой на ложе султана?!

…К каким именно воротам подъехала её закрытая карета, Нвард не запомнила — темно было. Два евнуха, стерёгшие «султанскую невесту», толстые и чёрные, зашевелились. Один вылез наружу, другой красноречиво показал на открытую дверцу: на выход, мол.

Девушка поджала губы и вышла. Тут же цепкие пальцы евнухов сжались на её предплечьях как оковы.

— Пустите! — рассерженно крикнула она. — Больно же!

Её стражи чуток ослабили хватку и провели Нвард в гулкий вестибюль, где сияла огромная люстра. Здесь новенькую встречал сам кизлярагасы — начальник чёрных евнухов.

Это был человек высокого роста и в меру упитанный, с лицом красивым и достаточно мужественным, безо всякого женоподобия, свойственного кастратам. Его кожа не была того же угольно-чёрного цвета, что у евнухов, сопровождавших Нвард, а отливала светлой бронзой. Черты лица тоже не походили на негритянские — нормальные губы, прямой нос. С виду — обычный европеец, только очень уж смуглый. Как нарекли его родители в далёкой Абиссинии, он и сам уже не помнил, а османы прозвали его Большим Мустафой.

Кизлярагасы бегло осмотрел Нвард и протянул руку в сторону покоев — прошу, дескать. Когда девушка оказалась в просторной комнате, застеленной ковром, столь толстым, что нога проваливалась в ворс по щиколотку, Большой Мустафа присел на тахту, вздыхая устало, и спросил на турецком:

— Владеешь языком осман?

— Владею, — ответила девушка не без вызова.

— Тогда раздевайся.

— К-как? — растерялась Нвард.

— Полностью, — спокойно ответил кизлярагасы и пояснил: — В мои обязанности входит отбор новых девочек-рабынь, а чтобы им повезло попасть в гарем, они должны обладать превосходной фигурой. Раздевайся, мне нужно тебя осмотреть.

Девушка, укрепляя свой дух соображениями о том, что евнух не мужчина, а так, недоразумение, сняла с себя всю одежду и выпрямилась, пылая от гнева и стыда.

Большой Мустафа обошёл её, внимательно разглядывая и одобрительно цокая языком.

— Ноги стройные, ровные… — бормотал он. — Бёдра крутые, талия узкая… Грудь высокая… — Потрогав прекрасную выпуклость, кизлярагасы удовлетворённо отметил: — Тугая.

Хлопнув в ладоши, он добился того, что двери распахнулись. Нвард тотчас же прикрыла грудь руками, но в комнату, низко кланяясь Большому Мустафе, вошли карийелер — служанки гарема. На вытянутых руках они внесли пышное платье вполне европейского покроя. Следом появилась баш хасеки, мать первого сына Решада Мехмеда, считавшаяся «яблоком» султанского глаза. Это была изрядно располневшая женщина с красивым, обильно напудренным лицом. Придирчиво осмотрев дрожавшую Нвард, она милостиво кивнула Большому Мустафе.

— Ты хорошо говоришь на нашем языке? — спросила баш хасеки.