В углах рта Моргана появилась слабая усмешка. Как чудесно наблюдать затем, когда его сын машет крохотными кулачками и смотрит на него серьезными голубыми глазками. Генри-младшему исполнилось уже шесть недель, он обещал вырасти крепким и уже сейчас обладал удивительно громким голосом для такого маленького создания.

Карлотта была ужасно довольна, что ребенок действительно оказался мальчиком, и при этом просто чудесным; после его рождения ее засыпали драгоценными камнями, деньгами и великолепными тканями.

Именно поэтому Морган проводил невидящим взглядом подполковника Коапа, который шел по залитому солнцем двору перед правительственным зданием. Он думал:

«Как я ошибался тогда, на Тортуге. Тигрица действительно меня любит».

Теперь он мог гордо смотреть в глаза своим капитанам, жителям города, всем, кому угодно, и хранить тайну о том, что под влиянием настойки Зулеймы его род не останется без наследника.

Представить только, что у него есть сын, для которого он будет трудиться, сражаться и добиваться многого, как лояльный и верный гражданин своей страны и короля! Если он сам, Генри Морган из Лланримни, достиг столь многого, то Гарри-младший конечно же достигнет еще большего, как древний король Александр из Македонии намного превзошел своего отца Филиппа.

Морган сцепил руки за спиной. Конечно, ребенок незаконнорожденный, но рано или поздно он сможет уговорить Мэри Элизабет дать ему развод; ее стремление к покупке все больших и больших земель может послужить поводом. Но его мучила совесть, потому что он был все еще привязан к Лиззи и не испытывал ни малейшего сомнения в том, что она все еще любила его. Может, удастся убедить Мэри Элизабет усыновить ребенка, ведь она так рассудительна — такое часто бывало в бездетных семьях.

Он свирепо стиснул пальцы.

— Чума побери проклятый совет! И почему только людям так нравится болтать и напускать на себя столько важности? Ад, чума, потоп или виселица, но завтра я все равно вернусь в Порт-Ройял.

Появились еще всадники, и среди них сэр Джеймс Модифорд, лейтенант-генерал ямайской армии. Он великолепно смотрелся в отороченной золотом пурпурной рубашке и новой шляпе, присланной из Лондона.

Рядом с братом губернатора ехал генерал-майор Томас Модифорд, старший сын его превосходительства. А полковник Джозеф Брэдли, ветеран немецкой войны за веру, уже наслаждался прохладой залы совета.

В коридоре зазвучали шаги — появились Роджер Эллетсон и другой свояк Моргана, Генри Арчбольд, который сейчас занимал должность полковника ямайской милиции. Широкое лицо Арчбольда загорело почти дочерна.

— Клянусь ногтем святого Петра, Генри, — заметил он, — у тебя такой вид, словно ты позавтракал фламандской шляпой, вымоченной в уксусе. Надеюсь, ничего не случилось?

Морган медленно повернулся, и серебряные пуговицы на длинном сюртуке винного цвета, который он надел для этого случая, блеснули, словно кошачьи глаза.

— Да. Есть плохие новости. Я получил их прошлой ночью. — Эллетсон и Биндлосс вопросительно взглянули на него. — Вы услышите их на заседании. Пойдем, нам уже пора.

В зале совета, под портретом его королевского величества Карла II, сидел сэр Томас Модифорд в том самом кресле, которое когда-то занимал алькальд Порто-Бельо.

Солнечные лучи, проникая сквозь узкие окна, изначально задуманные как бойницы для лучников и стрелков, чертили на полу сверкающие золотые полосы.

Сэр Томас сегодня немного нервничал, потому что он собрал совет впервые за много лет. Губернатор ни за что бы не стал созывать совет и предоставил ему бездействовать сколь угодно долго, но ему нужна была поддержка для осуществления серьезного мероприятия, затеянного им и Морганом.